Подземные дворцы Кощея

Правильно. Если он на самом деле такой умный, каким я его представляю, он должен сейчас искать именно там! А значит, нужно торопиться, чтобы опередить его.

Салим трудно ворочался, лежа поперек ослиного седла. Не выдержав тишины, опять заканючил:

— Салим любит советскую власть… Отпустите Салима, начальник. Миргафура вместе ловить будем, басмачей ловить будем…

— Уже слышали такие песни. И от Додхо-саркарды, и от Кадыра-байбачи.

— Нет, нет! Салим совсем другой человек, Салим любит советскую власть. Она самая хорошая…

Он так искренне убеждал меня в своих чувствах к новому миру, что во мне зашевелилось сомнение: а не зря ли я его зачислил в навеки проклятые и пропащие для рабоче-крестьянского дела?

— Ладно, Салим. Ты болтаешь и болтаешь без умолку, у тебя, видно, много сил осталось. Так почему ты едешь, а не я, усталый и измученный?

Освободив ноги Салима от пут, я заставил его шагать пешком, а сам сел на осла. Сверху над нами нависли бесформенные глыбы скал и замерли на всем бегу реки из каменной мелочи и крупных обломков горных пород. Кое-где из мешанины глыб торчали искромсанные камнепадом стволы деревьев. Во мне все напряглось, ведь Коротышка может спустить на нас лавину, если ему взбредет это в голову! И мне стало чудиться: вот он! Замер на фоне темнеющего неба!

Подпирает плечом вагу и ждет удобного момента. И вот-вот откликнется многократным эхом устрашающий бас:

— Где хурджуны? Или я столкну на тебя горы!

Но подходили ближе, и вместо Коротышки появлялась то причудливой формы скала, то куст. Однако напряжение не спадало. Все-таки жутковатое было местечко, да и называлось это ущелье среди местных жителей подходяще — Тысяча смертей.

Салим шагал впереди меня, опасливо втянув голову в жирные плечи, и вздрагивал при каждом звуке.

Но вот лавиноопасное урочище Тысяча смертей осталось позади. Чернильная тень скал все более густела — теперь я с трудом различал складки на бычьем затылке Салима. Неужели проскочили? И как всегда со мной бывает: только вздохнешь облегченно, тут же появляется мысль, сводящая на нет хорошее настроение. Так и сейчас, резанула мысль: а вдруг Коротышка погнался за девчонкой и дедом?! И хоть разбейся, хоть тресни на куски, а ничем я им помочь не в силах…

Тропа вилась по самому краю обрыва, совсем недалеко внизу под нами шумела речушка, стремясь вырваться из горных теснин к городским окраинам, чтобы там превратиться в паутину арыков. Я торопил Салима:

— Давай, джигит, шире шаг. Ты почему как мертвый?

И мы уже почти бежали — Салим и животное, которое я пришпоривал каблуками. И вдруг ишак резко подался назад, жаркое тело Салима надвинулось на нас.

— Чу! — выкрикнул он страшным голосом и ударил ногой в ослиную морду.

Мы с ишаком сорвались с тропы. Салим хорошо знал ее извилины, вот и сбросил нас на самом опасном повороте.

Я все же успел ухватиться за выступающий край скалы, а ишак уже бился где-то внизу, в зарослях, и кричал жалобно, как человек. Салим удирал во всю мочь со связанными руками, и его удаляющийся топот терзал мою душу. Господи, и такого еще перевоспитывать?

Из последних сил я карабкался на тропу, избитое тело отказывалось повиноваться. Я кусал губы, бранился самыми последними словами, которые слышал когда-то на Кузнецких копях. И все же выбрался — я на тропе. Сил нет… Лечь бы и закрыть глаза, радуясь спасению. Но впереди удирает Салим, его топот все еще слышен. Я взял в руки камень и пошел по тропе, потом побежал.

Тропа нырнула вниз и вонзилась в кукурузное поле, превратившись в проселочную дорогу, а я все еще не мог догнать Салима. Сил не хватало, дыхание кончилось… Говорят, когда нет сил, зови на помощь злость. На одной злости я и настиг Салима, сбил его с ног, придавил телом к сухим пыльным бороздам.

И вот тут-то нас, измученных и беспомощных, голыми руками взял Коротышка.

19

Оказывается, все это время он бесшумной тенью следовал за нами, держа сапоги под мышкой. Любовался нашими спинами, слушал наши голоса и в любой момент мог пырнуть ножом, но выжидал. Я же говорил, выдержка у него сумасшедшая…

И вот мы сидим у костерка среди искромсанных стеблей кукурузы. Я, конечно, связан. Теми веревками, которые были на Салиме. А Салим свободен, ползает на брюхе перед Коротышкой, а точнее — носит с межи хворост. Ему бы убежать, но он до ужаса боится бандита. Ну да, чей страх страшнее, тот и господин.

— И не говори мне, начальник, что все мое добро уже в милиции, в сундуках Муминова… — Коротышка в разорванном шелковом халате был похож на взъерошенного зверька — маленький, сердитый, смертельно усталый. Глаза его голодно поблескивали на дне колодцев, тонкие пальцы подрагивали. — Ты спрятал добро. Там, где речки Аксу и Кизылсу приближаются друг к другу, спрятал. — Он потрогал подушечками пальцев свой лоб: — Тут кое-что есть, аллах не обидел.

— Ничего я тебе не скажу, Коротышка, — подумав, ответил я. — Мне все равно подыхать, так что пусть добро гниет в земле.

— Я буду резать тебя на куски, пока не признаешься. А Салим из тех кусков сделает шашлык.

— Сделаю, хозяин.