Подвиг Магеллана

Писатель заставляет с волнением вчитываться в историю первого кругосветного путешествия и историю жизни своего героя. Поэтизируя подвиг, Цвейг делает Магеллана символом движения человечества вперед. Черты же личности и поведения героя, на которых лежала печать времени, отодвигает на второй план, хотя и не умалчивает о них: это жажда обогащения, осуществление колониальной политики по отношению к туземцам. Магеллан был среди тех, кто мечтал о богатстве, но реально не добился и не мог его добиться. Цвейг сумел со впечатляющей силой выразить драматизм судьбы Магеллана. История капитализма, рождающегося на крови, добыче, золоте, — сочетание этих образов-понятий, подобное тому, какое использует Эмиль Золя в своей эпопее «Ругон-Маккары», показывающей капиталистический мир уже на изломе, — предопределяет трагизм судеб тех безымянных героев эпохи открытий, от которых писатель не отделяет своего героя. «И моряку, возвратившемуся на родину, становится ясно: кровь, пролитая им и его товарищами в Индии, посредством какой-то таинственной химии превратилась здесь в золото... Только он один вернулся тем же, кем был, — «неизвестным солдатом». Никто его не ждет, никто не благодарит, никто не приветствует...» Лишь писатель, переживший первую мировую войну, мог написать эти пропитанные болью строки. Саркастической иронии исполнены строки о папе, который решает все еще не открытые страны мира попросту поделить между Испанией и Португалией, причем не в качестве сфер влияния, как это говорится на лицемерном языке современной дипломатии, нет: папа, не мудрствуя лукаво, дарит своей властью наместника Христова обоим этим государствам все еще неизвестные народы, страны, острова и моря. Он берет шар земной и, как яблоко, только не ножом, а буллой от 4 мая 1493 года режет его пополам, и вот «одним росчерком пера все еще неведомый Восток с миллионами его обитателей признан законным владением династии Визеу» — как все просто! Писателю хорошо известна материально-экономическая подоплека географических открытий («Вначале были пряности») и предшествовавших им крестовых походов, «этой первой европейско-христианской коалиции». С отплытием военного флота Португалии для покорения Индии в 1505 году Цвейг связывает начало колониализма, «кровавой летописи битв и побоищ», когда пускаются в ход «испытанные лицемерные методы», причем военная задача тесно переплетается с «идеологической, религиозной» — распространить повсюду христианство.

Цвейг подчеркивает, что Магеллан в значительно меньшей мере был причастен к чудовищному грабежу и порабощению, а подчас и истреблению населения открываемых земель, чем иные конкистадоры, что память о Магеллане «не осквернена такими зверскими расправами, как сожжение кациков, пытка Гватамозина, навеки запятнавшими великие подвиги Кортеса и Писарро». Однако, пожелав стать миссионером христианства, Магеллан погибает в столкновении с туземцами. «Цвейг показывает в эпизоде на Филиппинских островах в образе аборигенов конец наивной фазы их развития, — отмечает писатель из ГДР Фриц Рудольф Фриз в послесловии к изданию цвейговской книги о Магеллане, вышедшей в 1985 году. — Тем самым начинается новая эра, известная нам вплоть до наших дней, — освобождение колониальных народов от их христианских благодетелей».

Из писателей ХХ века именно Цвейгу оказалась близкой тема Магеллана. Да и кому, как не ему, певцу великих географических открытий, писавшему в «Звездных часах человечества» о Нуньесе де Бальбоа, капитане Скотте, было по силам запечатлеть величайший исторический подвиг. Он описывает многоликость мира, и это не почерпнутое из книг описание. Страстный путешественник, Цвейг с молодых лет открывал для себя мир за пределами Вены и Австрии: ездил по странам Европы и Северной Африки, был в Индии и Америке, немало дней и недель провел на море и посвятил увиденному ряд очерков, стихотворений, книг. Незабываемое впечатление в книге Цвейга оставляют не столько картины одетых зеленью прекрасных островов, мимо которых проплывают спутники Магеллана, сколько описание их прохода через пролив у Огненной Земли, когда взору открывается суровый и величественный ландшафт, стиснутые горами темные, мрачные воды, точно воды подземного царства, погруженные в зловещую тишину, плаванье во тьме киммерийской ночи...