Подвигъ

Прогулки. До водопада, до Сенъ-Клера, до пещеры, гдѣ нѣкогда жилъ отшельникъ. И обратно. Сентябрь былъ жаркій, погожій. — Утромъ, бывало, мороситъ, а уже къ полудню весь міръ нѣжно вспыхиваетъ на солнцѣ, блестятъ стволы деревьевъ, горятъ синія лужи на дорогѣ, и горы, разогрѣвшись, освобождаются отъ туманнаго облаченія. Впереди — Софья Дмитріевна и Валентина Львовна, сзади — Грузиновъ и Мартынъ. Грузиновъ шагалъ съ удовольствіемъ, крѣпко опираясь на самодѣльную трость, и не любилъ, когда останавливались, чтобы поглазѣть на видъ: онъ говорилъ, что это портитъ ритмъ прогулки. Разъ съ какой-то фермы метнулась овчарка и стала посреди дороги, урча. Валентина Львовна сказала: «ой, я боюсь», — зашла за спину мужа, а Мартынъ взялъ палку изъ руки матери, которая, обращаясь къ собакѣ, издавала тотъ звукъ, какимъ у насъ подгоняютъ лошадей. Одинъ Грузиновъ поступилъ правильно: онъ сдѣлалъ видъ, что поднимаетъ съ земли камень, и собака сразу отскочила. Пустякъ, конечно, — но Мартынъ любилъ такіе пустяки. Въ другой разъ, видя, что Мартыну трудно итти безъ трости по очень крутой тропинкѣ, Грузиновъ извлекъ изъ кармана финскій ножъ, выбралъ деревцо и, молча, очень точными ударами ножа, смастерилъ ему палку, гладкую, бѣлую, еще живую, еще свѣжую на ощупь. Тоже пустякъ, — но эта палка почему-то пахла Россіей. Софья Дмитріевна находила Грузинова милѣйшимъ и какъ-то за завтракомъ сказала мужу, что онъ непремѣнно долженъ поближе съ нимъ познакомиться, что о немъ уже сложились легенды. «Не спорю, не спорю, — отвѣтилъ дядя Генрихъ, поливая салатъ уксусомъ, — но вѣдь это авантюристъ, человѣкъ несовсѣмъ нашего общества, впрочемъ, если хочешь, зови». Мартынъ пожалѣлъ, что не услышитъ, какъ Юрій Тимофеевичъ разговорится съ дядей Генрихомъ, — о деспотизмѣ машинъ, о вещественности нашего вѣка. Послѣ завтрака Мартынъ послѣдовалъ за дядей въ кабинетъ и сказалъ: «Я во вторникъ ѣду въ Берлинъ. Мнѣ нужно съ тобой поговорить». «Куда тебя несетъ?» — недовольно спросилъ дядя Генрихъ и добавилъ, тараща глаза и качая головой: «Твоя мать будетъ крайне огорчена, — самъ знаешь». «Я обязанъ поѣхать, — продолжалъ Мартынъ. — У меня есть дѣло». «Амурное?» — полюбопытствовалъ дядя Генрихъ. Мартынъ безъ улыбки покачалъ головой. «Такъ что же?» — пробормоталъ дядя Генрихъ и поглядѣлъ на кончикъ зубочистки, которой онъ уже нѣкоторое время производилъ раскопки. «Это о деньгахъ, — довольно твердо сказалъ Мартынъ, — я хочу попросить тебя дать мнѣ въ долгъ. Ты знаешь, что я лѣтомъ хорошо зарабатываю. Я тебѣ лѣтомъ отдамъ». «Сколько?» — спросилъ дядя Генрихъ, и лицо его приняло довольное выраженіе, глаза подернулись влагой, — онъ чрезвычайно любилъ показывать Мартыну свою щедрость. «Пятьсотъ франковъ». Дядя Генрихъ поднялъ брови. «Это, значитъ, карточный долгъ, такъ что ли?» «Если ты не хочешь...» — началъ Мартынъ, съ ненавистью глядя, какъ дядя обсасываетъ зубочистку. Тотъ сразу испугался. «У меня есть правило, — проговорилъ онъ примирительно, — никогда не слѣдуетъ требовать отъ молодого человѣка откровенности. Я самъ былъ молодъ и знаю, какъ иногда молодой человѣкъ бываетъ опрометчивъ, это только естественно. Но слѣдуетъ избѣгать азартныхъ... ахъ постой же, постой, куда ты, — я же тебѣ дамъ, я дамъ, — мнѣ не жалко, — а насчетъ того, чтобы вернуть...» «Значитъ ровно пятьсотъ, — сказалъ Мартынъ, — и я уѣзжаю во вторникъ».

Дверь пріоткрылась. «Мнѣ можно?» — спросила Софья Дмитріевна тонкимъ голосомъ. «Какіе у васъ тутъ секреты? — немного жеманно продолжала она, безпокойно перебѣгая глазами съ сына на мужа. — Мнѣ развѣ нельзя знать?» «Да нѣтъ, все о томъ же, — о братьяхъ Пти», — отвѣтилъ Мартынъ. «А онъ, между прочимъ, во вторникъ отбываетъ», — произнесъ дядя Генрихъ и сунулъ зубочистку въ жилетный карманъ. «Какъ, уже?» — протянула Софья Дмитріевна. «Да, уже, уже, уже, уже», — съ несвойственнымъ ему раздраженіемъ сказалъ сынъ и вышелъ изъ комнаты. «Онъ безъ дѣла свихнется», — замѣтилъ дядя Генрихъ, комментируя грохотъ двери.

XLIV.