Подвигъ

«Надолго пріѣхали?» — спросила Валентина Львовна съ улыбкой и быстро натянула яркую, съ пушкомъ, губу на большіе розовые зубы. «Вообще — да, — сказалъ Мартынъ. — Только вотъ съѣзжу по дѣламъ въ Берлинъ, а потомъ вернусь». «Мартынъ... Сергѣевичъ?» — тихо справился Грузиновъ и, на утвердительный отвѣтъ Мартына прикрылъ вѣки и повторилъ его имя-отчество еще разъ про себя. «А знаете, вы»... — проговорила Валентина Львовна и сдѣлала вазообразный жестъ своими дивными руками. «Еще бы, — отвѣтилъ Мартынъ. — Я батрачилъ на югѣ Франціи. Тамъ такъ спокойно живется, что нельзя не поправиться». Грузиновъ двумя пальцами потрогалъ себя за углы рта, и при этомъ его добротное, чистое, моложавое лицо со сливочнымъ оттѣнкомъ на щекахъ, изъ которыхъ, казалось, можно было сдѣлать тянушки, приняло немного бабье выраженіе. «Да, вспомнилъ, — сказалъ онъ. — Его зовутъ Кругловъ, и онъ женатъ на турчанкѣ», — («ахъ, садитесь», — вскользь произнесла Валентина Львовна и двумя толчками отодвинула вбокъ свое мягкое, очень надушенное тѣло, — чтобы дать Мартыну мѣсто на скамейкѣ) — «у него какъ разъ заимка на югѣ Франціи, — развилъ свою мысль Грузиновъ, — и, кажется, онъ поставляетъ въ городъ жасминъ. Вы въ какихъ же мѣстахъ были, — тоже въ духодѣльныхъ?» Мартынъ сказалъ. «Во-во, — подхватилъ Грузиновъ, — гдѣ-то тамъ по близости. А, можетъ быть, и не тамъ. Вы что, учитесь въ берлинскомъ университетѣ?» «Нѣтъ, я кончилъ въ Кембриджѣ». «Весьма любопытно, — вѣско сказалъ Грузиновъ. — Тамъ еще сохранились римскіе водопроводы, — продолжалъ онъ, обратившись къ женѣ. — Представь себѣ, голубка, этихъ римлянъ, которые вдалекѣ отъ родины устраиваются на чужой землѣ, — и замѣть: хорошо, удобно, по-барски». Мартынъ никакихъ особенныхъ водопроводовъ въ Кембриджѣ не видалъ, но все же счелъ нужнымъ закивать. Какъ всегда въ присутствіи людей замѣчательныхъ, съ необыкновеннымъ прошлымъ, онъ испытывалъ пріятное волненіе и уже рѣшалъ про себя, какъ лучше всего воспользоваться новымъ знакомствомъ. Оказалось однако, что Юрія Тимофеевича Грузинова не такъ-то легко привести въ благое состояніе духа, когда человѣкъ вылѣзаетъ изъ себя, какъ изъ норы, и усаживается нагишомъ на солнцѣ. Юрій Тимофеевичъ не желалъ вылѣзать. Онъ былъ въ совершенствѣ добродушенъ и вмѣстѣ съ тѣмъ непроницаемъ, онъ охотно говорилъ на любую тему, обсуждалъ явленія природы и человѣческія дѣла, но всегда было что-то такое въ этихъ рѣчахъ, отчего слушатель вдругъ спрашивалъ себя, не измывается ли надъ нимъ потихоньку этотъ сдобный, плотный, опрятный господинъ съ холодными глазами, какъ бы не участвующими въ разговорѣ. Когда прежде, бывало, разсказывали о немъ, о страсти его къ опасности, о переходахъ черезъ границу, о таинственныхъ возстаніяхъ, Мартынъ представлялъ себѣ что-то властное, орлиное. Теперь же, глядя, какъ Юрій Тимофеевичъ открываетъ черный, изъ двухъ частей, футляръ и нацѣпляетъ для чтенія очки, — очень почему-то простые очки, въ металлической оправѣ, какіе подстать было бы носить пожилому рабочему, мастеру со складнымъ аршиномъ въ карманѣ, — Мартынъ чувствовалъ, что Грузиновъ другимъ и не могъ быть. Его простоватость, даже нѣкоторая рыхлость, старомодная изысканность въ платьѣ (фланелевый жилетъ въ полоску), его шутки, его обстоятельность, — все это было прочной оболочкой, кокономъ, который Мартынъ никакъ не могъ разорвать. Однако самый фактъ, что встрѣтился онъ съ нимъ почти наканунѣ экспедиціи, казался Мартыну залогомъ успѣха. Это тѣмъ болѣе было удачно, что, вернись Мартынъ въ Швейцарію на мѣсяцъ позже, онъ бы Грузинова не засталъ: Грузиновъ былъ бы уже въ Бессарабіи.

XLIII.