— На вот, передай отцу. — Прасковья Петровна достает из кармана пальто и подает мне форменный листок. — Получите на складе кубометр дров. Как-то жить надо! А со светом будут перебои.
Я опять молчу. Я уже привыкла, что свет выключают часто. И тогда мои холодные черные «таксы» выглядят, как маленькие уродики.
Прасковья Петровна уходит, а я еще несколько минут стою около кровати. Понимаю, что надо сходить за хлебом, отоварить карточки. Но совершенно нет сил, вялость разливается по всему телу. Пытаюсь взбодрить себя и говорю вслух:
— Весь сон мне перебила! Разве теперь уснешь?
А сама медленно снимаю пальто, шапку, валенки… Забираюсь в ледяную постель, закрываюсь с головой и тут же проваливаюсь в сладчайший, глубокий сон.
Просыпаюсь оттого, что чувствую: теплый воздух согревает мое лицо, проникает внутрь, в самую глубину легких, и я нежусь в этом тепле и даже слышу, как горит огонь…
Открываю глаза и вижу: в комнате светло, сияет люстра, «буржуйка» гудит напряженно, весело, а за столом сидит папа и разливает в тарелки горячий перловый суп. Как хорошо, когда у тебя есть папа!!!
Через несколько минут мы уже вместе обедаем, потом вместе читаем письмо от мамы из деревни. Взглянув на часы и закрывая дверцу «буржуйки», мгновенно съевшей очередную порцию принесенных дощечек, папа спрашивает:
— Когда тебе на работу? В ночь?
— Нет. Завтра утром. У нас пересменок.
— Ну что ж, тогда пойдем в «лес по дрова». Может, успеем до тревоги вернуться…
Он достает с антресолей маленькие санки, в карман пальто кладет моток бельевой веревки. Я завязываю голову шарфом, оставив свободную полоску для глаз, закутываюсь потеплее — путь предстоит дальний.
Мы идем по темным улицам в сторону Минаевского рынка, переходим широкий Сущевский вал и углубляемся в какие-то незнакомые мне дебри. С обеих сторон неровной ухабистой дороги возвышаются затемненные заводские строения, высокие заборы.
Кажется, что мороз немного ослабел за день. А может, я просто отдохнула, согрелась горячей пищей и — самое главное — со мной папа.
В этом пустынном, почти диком месте нам не встретился ни один человек. Но мы удачно сориентировались и в конце концов нашли дровяной склад. Вот уж никогда не представляла, чтобы для Москвы требовалось столько дров!
На огромном пространстве утесами возвышались бревна, доски, какие-то брусья, длинные стволы деревьев с обрубленными сучьями. Отдельно, в стороне, отгороженные высокими тонкими жердочками, стояли две клетки напиленных и расколотых дров.
— Это образцы. В каждом — ровно кубометр, — громким хрипловатым голосом пояснил нам заведующий складом, пожилой человек в длинном драповом пальто и в шапке-ушанке, завязанной под подбородком. Он двигался по складу легко и уверенно. Я не сразу заметила, что левый рукав пальто, пришпиленный большой английской булавкой к карману, пуст.
Папа тихо о чем-то поговорил с ним, достал из бумажника деньги, сказал «спасибо» и пошел за заведующим к высокому утесу, темневшему невдалеке. А мне велел стоять и ждать.
Тьма сгустилась еще больше. Редкие-редкие высыпали на небе звезды. Над городом нависла тяжелая тишина. Словно не только жители, а и сам город и природа замерли в напряженном тревожном ожидании.
Вот наконец появился папа. На маленьких саночках он каким-то чудом уместил большой ствол березы. Я подбежала, сдернула с руки варежку и погладила белую твердую шелковистую кору. И папа не удержался, похлопав по березе:
— Правда, хороша?
— Восторг! Восторг! — закричала я, прыгая вокруг.
— Восторг… — протянул, вздохнув, папа совсем другим голосом. И мне расхотелось прыгать и кричать.
Он нашел невдалеке какую-то длинную палку, показал, как я должна ею придерживать березу, озабоченно поглядел на темное небо.
— Ну а теперь тронемся побыстрее. Успеть бы до тревоги!..
В воротах склада нам встретились двое: женщина и девочка чуть постарше меня. Они тащили за собой какое-то подобие детской коляски. Как в этой развалюхе они повезут дрова?
Плотно прикрученная к санкам, наша березка раскинулась почти во всю ширину тротуара. Но на улицах было пустынно, и мы добирались споро.
Я думала о той минуте, когда «буржуйка» наконец получит настоящее топливо. Она будет доверху набита мелкими березовыми дровами, а я, держа в руках хрустящую бересту, чиркну спичкой и брошу пылающую, сверкающую искрами растопку в самый низ печки. И долго, жарко будут гореть березовые чурбачки, будет тихо гудеть в трубе. И может, хоть немного оттает снег с окон…
Ведь было когда-то, до войны, в нашей комнате тепло, в раскрытые окна светило солнце! Какое светло-светлое было солнце!
Мы проехали уже половину нашей Достоевской улицы, приближались к дому, как вдруг противно, с надрывом заревела сирена. Папа остановился, растерянно взглянул вокруг. Но я сказала ему:
— Беги! Ты успеешь добежать до завода. Я довезу одна.
Он недоверчиво посмотрел на меня, на березу. Но я повторила настойчивее:
— Беги! Не беспокойся, довезу.
И папа побежал на завод. Он ведь был на военном положении.