Подвиг

Но пожалуй самымъ неожиданнымъ въ этомъ новомъ, {156} широко расползавшемся Берлинe, такомъ тихомъ, деревенскомъ, растяпистомъ по сравненiю съ гремящимъ, яснымъ и наряднымъ городомъ Мартынова дeтства, самымъ неожиданнымъ въ немъ была та развязная, громкоголосая Россiя, которая тараторила повсюду - въ трамваяхъ, на углахъ, въ магазинахъ, на балконахъ домовъ. Лeтъ десять тому назадъ, въ одной изъ своихъ пророческихъ грезь (а у всякаго человeка съ большимъ воображенiемъ бываютъ грезы пророческiя, такова математика грезъ), петербургскiй отрокъ Мартынъ снился себe самому изгнанникомъ, и подступали слезы, когда, на воображаемомъ дебаркадерe, освeщенномъ причудливо тускло, онъ невзначай знакомился - съ кeмъ?.. - съ землякомъ, сидящимъ на сундукe, въ ночь озноба и запозданiй, и какiе были дивные разговоры! Для роли этихъ земляковъ онъ попросту бралъ русскихъ, замeченныхъ имъ во время заграничной поeздки, - семью въ Бiаррицe, съ гувернанткой, гувернеромъ, бритымъ лакеемъ и рыжей таксой, замeчательную бeлокурую даму въ берлинскомъ Кайзергофe, или въ коридорe нордъ-экспресса стараго господина въ черной мурмолкe, котораго отецъ шопотомъ назвалъ "писатель Боборыкинъ", - и, выбравъ имъ подходящiе костюмы и реплики, посылалъ ихъ для встрeчъ съ собой въ отдаленнeйшiя мeста свeта. Нынe эта случайная мечта - слeдствiе Богъ вeсть какой дeтской книги - воплотилась полностью и, пожалуй, хватила черезъ край. Когда, въ трамваe, толстая расписная дама уныло повисала на ремнe и, гремя роскошными русскими звуками, говорила черезъ плечо своему спутнику, старику въ сeдыхъ усахъ: "Поразительно, прямо поразительно, - ни {157} одинъ изъ этихъ невeжъ не уступитъ мeсто", - Мартынъ вскакивалъ и, съ сiяющей улыбкой повторяя то, что нeкогда въ отроческихъ мечтахъ случайно прорепетировала, восклицалъ: "Пожалуйста!" - и, сразу поблeднeвъ отъ волненiя, повисалъ въ свою очередь на ремнe. Мирные нeмцы, которыхъ дама звала невeжами, были все усталые, голодные, работящiе, и сeрые бутерброды, которые они жевали въ трамваe, пускай раздражали русскихъ, но были необходимы: настоящiе обeды обходились дорого въ тотъ годъ, и, когда Мартынъ мeнялъ въ трамваe долларъ, - вмeсто того, чтобы на этотъ долларъ купить доходный домъ, - у кондуктора отъ счастья и удивленiя тряслись руки. Доллары Мартынъ зарабатывалъ особымъ способомъ, которымъ очень гордился. Трудъ былъ, правда, каторжный. Съ мая, когда онъ на этотъ трудъ набрелъ (благодаря милeйшему русскому нeмцу Киндерману, уже второй годъ преподававшему теннисъ случайнымъ богачамъ), и до середины октября, когда онъ вернулся на зиму къ матери, и потомъ опять цeлую весну, - Мартынъ работалъ почти ежедневно съ ранняго утра до заката, - держа въ лeвой рукe пять мячей (Киндерманъ умeлъ держать шесть), посылалъ ихъ по одному черезъ сeтку все тeмъ же гладкимъ ударомъ ракеты, межъ тeмъ, какъ напряженный пожилой ученикъ (или ученица) по ту сторону сeтки старательно размахивался и обыкновенно никуда не попадалъ. Первое время Мартынъ такъ уставалъ, такъ ныло правое плечо, такъ горeли ноги, что, придя домой, онъ сразу ложился въ постель. Отъ солнца волосы посвeтлeли, лицо потемнeло, - онъ казался негативомъ самого себя. Маiорская вдова, его квартирная хозяйка, {158} отъ которой онъ для пущей таинственности скрывалъ свою профессiю, полагала, что бeдняга принужденъ, какъ, увы, многiе интеллигентные люди, заниматься чернымъ трудомъ, таскать камни, напримeръ (отсюда загаръ), и стeсняется этого, какъ всякiй деликатный человeкъ. Она деликатно вздыхала и угощала его по вечерамъ колбасой, присланной дочерью изъ померанскаго имeнiя. Была она саженнаго роста, краснолицая, по воскресеньямъ душилась одеколономъ, держала у себя въ комнатe попугая и черепаху. Мартына она считала жильцомъ идеальнымъ: онъ рeдко бывалъ дома, гостей не принималъ и не пользовался ванной (послeднюю замeняли сполна душъ въ клубe и груневальдское озеро). Эта ванна была вся снутри облeплена хозяйскими волосами, сверху на веревкe зловонно сохли безымянныя тряпки, а рядомъ у стeны стоялъ старый, пыльный, поржавeвшiй велосипедъ. Впрочемъ добраться до ванны было мудрено: туда велъ длинный, темный, необыкновенно угластый коридоръ, заставленный всякимъ хламомъ. Комната же Мартына была вовсе не плохая, очень забавная, съ такими предметами роскоши, какъ пiанино, споконъ вeка запертое на ключъ, или громоздкiй, сложный барометръ, испортившiйся года за два до послeдней войны, - а надъ диваномъ, на зеленой стeнe, какъ постоянное, благожелательное напоминанiе, вставалъ изъ беклиновскихъ волнъ тотъ же голый старикъ съ трезубцемъ, который - въ рамe попроще - оживлялъ гостиную Зилановыхъ. {159}

XXXIII.