Подвиг

«Ах, Чосен!.. Дурачье все писаки, которые изображают корейцев: кроткий народ… добрый народ… какое-то странное помешательство, ясная грусть об утраченном счастье… Болтуны!.. Листья были криспен энд сир… Послать бы их к такому Сену… Какое это счастье он утратил?.. В общем никакого позора нет… Стыдно немного — не принят у корейца… Но позора нет… Страна утренней тишины… Как это дают так богатеть корейцам?..»

Он немного развеселился. «А девоньке-то я, кажется, понравился… Воспитана по-японски, в Нагасаки…»

Его шаги стали медленней. Огляделся по сторонам. Начались незнакомые места. Оживленная узкая и вонючая улица.

Хижина — глина и камыш, рядом домик — черепичная крыша с балконом. Что за улица? Повсюду вывески кинематографов, кабаков и веселых заведений.

Налево сверкнул переулок — был виден край залива и цинковый волнистый забор какого-то портового склада.

Прошли две китаянки. Молодая и старуха. У них была походка больных — ноги завернуты в уродливые крошечные туфельки. Черные шелковые рукава. Зонтики.

На балконе второго этажа два торговца пили вино из одной чашки, обнимаясь и вопя.

— Теперь мы — твой глаз — мой глаз. Мы — побратимы. Теперь у нас одна кровь…

И пьяным голосом бубнил другой:

— Оскорби тебя кто-нибудь — я вырву ему печень. Я — ты. Ты — я.

У наглухо запертой двери с большим замком, накурившись опиума, сидели оборванные люди. Их белые, должно быть, одежды приобрели мутно-коричневый оттенок. Обвислые штаны состояли из чудовищных дыр, с которых свисали лохмотья.

Из-за двери шел горелый сладкий запах. Плоские пятиугольные лица были серы. Рот приоткрыт. Белые десны сверкали. Глаза закатились, как у мертвых. Щеки были в грязных кровоподтеках.

Два пьяных, неестественно обнявшись, лицами опрокинувшись в красную топкую лужу, с рычаньем копошились на дороге.

Сверкающий от дегтя матрос, качаясь на ногах, дремал возле зеленого писсуара, прибитого прямо к наружной стене дома.

В этом мире никто ни о ком не заботился и никто не хотел ничего скрыть.

Из-за светящихся изнутри бумажных стен маленького домика была слышна песенка. Женщина пела ее, стучась в чувства каждым слогом. Мяукал и стройно дергался ее голос. Мелодия тянулась тремя убогими нотами.

Ве-чер? Тень! Сосна!
С гор!.. ползет! Лу-на!
Оглянусь — вез-де
Толь-ко ты одна!

Эта песенка проходила ноги и спину… «„В кинематографы, молодой человек, в кинематографы, молодой человек!..“ Дочь заводчика… Мог ли бы жениться на такой?.. Очень красивая шея… Нет!»

Теперь Аратоки внимательно глядел по сторонам. Он искал чего-то глазами. Смотрел под ноги. Видел слякоть, связывавшую шаг. Смотрел на женщин, выглядывавших из-за бумажных дверей. Слушал крики, стук дальнего завода, бормотанье, хлюпанье ног.

— Гей-гей! Джап!

— Ту-ту! Фэллоу!

— Сен ов э бидж! Япошка!

— Диги-ди-гей!

Занимая всю улицу, из каких-то ворот вывалилась компания выпивших американских моряков. Все были как на подбор гиганты с длинными руками и ногами, узкими плотными плечами, в белых вязаных шапочках, шикарных костюмах, песчаных галстуках с искрой, одеты с франтовством кочегаров.

Они скандалили. Это была предпоследняя ступень кочегарского кутежа. Они были накалены и ждали только повода для драки.

— Джап, поди сюда!

— Мумочка, какой он коротышка!

— Поди сюда, мой младенец! Тюп-тюп!

— Обезьяник надел офицерский мундир.

«Застрелить как собак? Невозможно, их восемь. Затеять драку? Сбегутся корейцы. Потом придет полиция. Потом еще полиция. Человек двадцать полиции. Жандармы. Потом схватят этих, побьют до бесчувствия в участке и отвезут на американский корабль. Перед Аратоки извинятся… Как бы избежать истории?»

Стараясь держаться независимо — проклятый маленький рост, — Аратоки прошел между боками двух гигантов. Надулся. Выпрямил и без того прямую фигурку. Напыжил грудь. Плечи сделал четырехугольными.

Прошел мимо.

Они обсвистали его, задели воздухом движения. Качаясь, исчезли за поворотом, с криком и мяуканьем.

«Ты можешь быть сто раз героем, но если ты маленького роста… Все как на подбор гиганты… Американский флот… Проклятая раса! Мягкокожие, рыжие — обидно попасться в драку. Быть побитым — позор».

Раскрылась дверь дома. Унылый гнусавый женский голос сказал кому-то ломаным портовым языком:

— Вы мужик красивый — приходите завтра в ночь.

В ответ было ругательство.

Вышел, шатаясь, негроид с выпученными глазами. Рябой. В фетровой шляпе. Должно быть, палубный с филиппинского судна.

Аратоки задумался.

«Который час? Осталось час пятнадцать минут. Ну ее в море — эту кореянку, когда за пятьдесят сен можно получить то же удовольствие».

— Пожалуйста, одну иену — деньги вперед.

— Дай-ка мне вон ту, на правой фотографии.

— Извините, господин офицер, этой нет — уехала, извините, в Сеул.

— Эй ты, сволочь-сан! Выставила обманный прейскурант?

— Не угодно ли, пришлю самую лучшую девочку. Ее фотографию купил один русский капитан.

— Все равно.

— Пожалуйста, не ушибитесь о верхнюю ступеньку… Гинко!

— Здравствуйте, господин.

— Давай эту.

— Можно поставить четыре бутылки пива?

— Давай!