Подполье на передовой

- Но перед разговором... доложишь мне. Буду сам присутствовать. Понял?

- Понял. Будет исполнено.

Примерно такой же разговор состоялся у Сперанского со своим секретным агентом.

- Возможно, шпик шефа и напал на верный след, - говорил Сперанский. - Этот Авдеев мне где-то встречался. А может быть, и не этот. Один черт. Твоя задача проследить за обоими. Проследить, слышишь? Обо всем докладывать только мне. Что бы ни случилось, только мне.

- Слушаюсь, - шпик робко переступил с ноги на ногу.

Начальник политического сыска долго и старательно давил окурок сигареты в пепельнице, пока не растаяла последняя струйка дыма. Потом, не поднимая головы, продолжил:

- Конечно, для начала надо было тебя изрядно поколотить, чтобы ты мог потом говорить партизанам: "Пострадал от полиции". Такую обработку может сделать Саркисов.

Собеседник зябко съежился. Сперанский краем глаза заметил это движение, криво усмехнулся:

- Не бойся. Я тебе доверяю и полагаюсь на твой ум. Проверку тебе устраивать не буду.

Сперанский встал, вышел из-за стола, подошел к агенту вплотную и, наклонившись к уху, сказал:

- Не забудь - обоих тебе поручаю - и "попа", и Авдеева, Могут и за тобой следить: заруби себе на носу.

- Понял. Не забуду...

- Ну, иди.

Исчезновение

агента

Сперанский не ошибся, предупреждая своего агента, что за ним следят. Большинство секретных сотрудников полиции находилось под бдительным надзором разведчиков. Большинство. В том числе и агент, получивший столь энергичный приказ от Сперанского следить одновременно и за агентом номер пять, и за названным им Авдеевым.

Его взяли недалеко от запретной зоны, рот заткнули кляпом, глаза завязали и быстренько уволокли в развалины. Доставили на конспиративную квартиру, поставили в угол, развязали глаза, выдернули кляп. Свет плошки показался пленнику ослепительным, и, лишь привыкнув к нему, агент увидел в полутьме противоположного угла комнаты фигуру коренастого усатого человека. Плошка, пламя которой колебалось у самого лица агента, мешала ему хорошо разглядеть незнакомца. Профессиональная привычка заставила его тем не менее сразу же определить рост - примерно метр шестьдесят, метр семьдесят, волосы острижены коротко, виски седые. Нос широкий, короткий, подбородок бритый, с ямочкой. Губы тонкие, насмешливые. Брови густые, низко нависшие над глазами. Плечи широкие, крутые - наверное, недюжинной силы человек. Ноги короткие, крепкие, обуты в кирзовые сапоги. Руки заложил за спину. Что еще? От бровей вверх острым клином рассекает лоб глубокая вертикальная морщина. Схватив все эти детали, шпик вздохнул, как бы говоря: ну, главное сделано. Потом попытался изучить своих охранников.

Но ему помешал суровый голос человека с усами.

- Осмотрелся? Тогда начнем знакомиться.

- Так точно, господин начальник, - агент знал, что в гестапо практикуются такие провокационные проверки, когда агента хватают, доставляют неизвестно куда, и переодетые в советскую форму жандармы "допрашивают" захваченного. На всякий случай он не назвал начальника товарищем. Черт его знает, кто они такие, эти люди?

- Ишь ты, - криво усмехнулся начальник, - как у вас здорово это получается. Прямо-таки вышколенный царский служака, образцовый нижний чин. Фамилия?

- Коваль, ваш бродь!

- Хм. Мастеровая фамилия. Ну, а настоящая?

- Кузьма Федорович Коваль, ваш бродь.

- Это я уже слышал. Называйте настоящую фа- милию.

- То есть, как на духу, господин начальник! Коваль. А больше и не знаю, чего вы хотите.

- Товарищ Николай, напомните Ковалю его фамилию.

В полутьме комнаты кто-то зашевелился, и ломающийся юношеский басок деловито сообщил:

- Рындин Андрей Власович, 1890 года рождения, бывший агент царской охранки, затем сотрудник деникинской контрразведки в Туапсе и Новороссийске. После гражданской войны под фамилией Лыкова Петра Прокофьевича работал в колхозе под Крымской...

"Так-так, - подтверждал про себя Коваль. - Все верно. Все это я в автобиографии писал в полиции. Значит, проверочка. Шалите, господа! Не на того напали!"

- Был активным саботажником в годы коллективизации.

"Чего-чего? Что это они? Этого я не писал... - лихорадочно соображал Коваль. - Неужели сами раскопали?"

- В 1932 году за хищение зерна был осужден...

- Позвольте, - не сдержался Коваль, - тут ошибка. Не за хищение зерна, а за антисоветскую агитацию и подрыв колхоза...

- Не перебивайте. Надо было самому сразу рассказать. Продолжайте, товарищ Ни- колай.

- В 1937 году, после амнистии, работал почтальоном, ограбил почту и был осужден...

- Хватит, начальник! - захрипел Коваль-Рындин. - Ты мне липу не пришивай. Я - политический. И нечего мне уголовщину клеить.

- Тогда рассказывайте сами.

- А чего рассказывать? Там все написано.

- Где - там?

- Ну где? В моем деле! Вы ж по нем все читаете. Только насчет коллективизации напутали.

- Вы за кого нас принимаете? - вдруг весело спросил начальник.