Я лежал и размышлял над некоторыми соображениями Инокентьева. Кандинский и Малевич стоят до миллиона долларов, современные авангардисты — три-четыре тысячи, картины художника моего уровня — до одной тысячи долларов. А кто знает, как время повернется, может быть, через пару десятков лет мои картины будут стоить десятки тысяч баксов. Мне очень хотелось спросить у Инокентьева о том, как котируется на местном рынке моя живопись. Но мне было стыдновато опускаться до уровня моего однокамерника. Я начал издалека:
— Я-то думал, что Долинин — настоящий любитель искусства, а он всего-навсего коммерсант. Тогда какой смысл ему было устраивать мои выставки, ведь на одни рамы он выложил несколько тысяч долларов.
— Долинин любит искусство, как я эту камеру. Оно для него обуза. Но он побывал в Штатах, в Европе, увидел, что у настоящих бизнесменов есть свое культурное корыто, куда они стаскивают то, что высоко ценится, и то, что дает им определенный имидж. Они выпендриваются друг перед другом: "А у меня Кандинский и Ван-Гог…" — "А у меня Шагал и Рембрандт", и каждый понимает, что речь идет не столько об уровне живописи, сколько о богатстве, ведь Кандинский и Рембрандт стоят сотни тысяч долларов. Иметь свою галерею или коллекцию — это уже баснословные бабки: нужны помещения, солидная охрана, эксперты, искусствоведы, выставки, нужны охотники за новыми картинами. Я уж не буду говорить, но некоторые дельцы имеют свои вооруженные отряды, которые занимаются хищением картин. Ежегодно в мире похищается предметов искусства на шесть миллиардов долларов. Количество краж картин растет с каждым днем. Сравни, в России в 1989 году было зарегистрировано 375 краж, а в 1997 году — более 1000. В стране царит культурный хаос. Никто не знает, чем располагают музеи, картинные галереи, частные собрания. Отсутствие реестра культурных ценностей, слабая, почти нулевая охрана произведений искусства создают прямо-таки облегченные варианты для легкой наживы. Заметь, живопись по спросу и ценам идет сразу после оружия и наркотиков.
— С этим мне все ясно, — перебил я Инокентьева. — А зачем ему вкладывать деньги в живопись, которая еще не оценена должным образом?
— А кто может сказать или поручиться, что твоя, скажем, мазня через пару лет не будет иметь спроса? Никто! Надо проверять, пробовать вещи на зубок. Прежде чем организовать твою выставку, Долинин привлек добрый десяток экспертов, искусствоведов и ценителей искусств. Скажу тебе по секрету: он решился на твою выставку после того, как два американца купили у него три твоих картины. Тебе он заплатил гроши, а сам поимел ровно столько, сколько нужно было на оформление твоей пачкотни. Вот так! Твои картины или картины, подобные твоим, нужны им для офисов, для многочисленных контор и представительств. В своих кабинетах, скажем, в Щербаковских палатах или в Гончарном переулке президенты и вице-президенты вешают картины знаменитостей, того же Ван-Гога, Ренуара или Серова, а в офисах своих клерков красуется живопись молодых, вроде тебя или какого-нибудь Пупкина. Такому воротиле, как Долинин, плевать на имя художника, на самую картину, ему важна цена в бухгалтерских книгах. О твоей картине тот же Долинин может сказать своему компаньону, приехавшему из-за бугра: "Эту картину я купил за бесценок — всего за шесть тысяч баксов… Могу уступить". У каждого крупного дельца есть свой круг молодых художников — это тоже престижно, поскольку каждый может сказать вслед за Ельциным: "Во главе государства должны стоять люди, которые любят культуру, которые выращивают новые поколения подвижников искусства".
— Меня, значит, выращивают?
— Похоже, что так. Но они не могут раскусить тебя. Человек, который в упор расстрелял другого человека, замешан в грабеже и в двух убийствах, опасен. От тебя постараются избавиться, хотя такой человек, как Касторский, будет рисковать: убийца-художник — это, брат, особая реклама! На такую наживку любой клюнет!
— Я не убийца! — закричал я, едва не бросаясь на Инокентьева с кулаками.
— Самый настоящий убийца! — Инокентьев встал, давая понять, что разговор окончен. — Прикончить мать — на это не каждая сволочь решится…
Я заорал что есть мочи… Загремели двери камеры, вошел надзиратель: "Опять у вас заварушка?.."
Жажда обновления
Нигде и никогда, наверное, покаяние не бывает таким искренним и горячим, как у невинно осужденных в тюрьме. Я знал, каждый считает себя невинно осужденным. Даже если человек совершил убийство, то он ссылается на обстоятельства или на других людей, дескать, виновных в его же преступлении.