Подменыш

– Но теперь я думаю, что ненавижу волшебные сказки. – Он поднял руки, словно предлагая мир, как если бы с кем-то спорил. – Не сами сказки, а то, как они заканчиваются. Все портят последние слова: «И с тех пор они жили счастливо». – Он высунул язык, словно попробовал что-то ужасно горькое. – «И с тех пор они жили счастливо», – повторил он. – Даже если этих слов нет, они все равно присутствуют. Возьмем, для примера, мою историю. Станет ли отец Аскеладдена настолько богатым, что у него хватит денег, чтобы послать всех сыновей в университет, или только на одного или двух? И как он будет принимать решение? Младший победил тролля, но старший все еще перворожденный и заслуживает награды, не так ли? А что будет, когда отец умрет? Оставит ли он завещание? И, если нет, обратятся ли сыновья к адвокатам и проведут ли в судах следующие двадцать лет, пытаясь разделить наследство? – Старик с горечью рассмеялся. – Слова: «И с тех пор они жили счастливо» не подготовят тебя к такому исходу!

Лично я, – продолжал старик, – всегда считал, что история нужна только для того, чтобы ребенок заткнулся. Пришло время спать, и ты рассказываешь ему невероятную сказку, но ребенок, как свойственно всем детям, хочет знать больше. Устроили ли они вечеринку для Аскеладдена, когда он вернулся домой? Отправились ли отец и братья в лес, чтобы посмотреть на место, где тролль превратился в камень? Женился ли Аскеладден когда-нибудь? И если да, то какой была его жена? И родили ли они собственных детей? И как их всех назвали?

Вот что стали бы говорить дети, вот что они должны были сказать, выслушав такую сказку, но уже поздно, а ты весь день работал, и тебе хочется спать, и, если честно, ребенок своими бесконечными вопросами начинает действовать тебе на нервы. Всегда вопросы! И тогда ты наклоняешься к нему и говоришь: «Что случилось дальше? И с тех пор они жили счастливо». «Как долго?» – спрашивают твои красивые дети. «Вечно, – отвечаешь ты. – А теперь пора спать!»

Старик вздохнул.

– И твой прелестный, глупый ребенок тебе верит. Потом он становится взрослым и рассказывает такие же лживые сказки дочерям. Они – своим сыновьям. К тому же эти истории не могут быть враньем, иначе почему еще в моей хорошей заботливой семье они передаются из поколения в поколение? Ты знаешь, сколько вреда причинили человечеству слова: «И с тех пор они жили счастливо»? Я бы хотел, чтобы в конце сказок говорили что-нибудь другое. «Они пытались быть счастливыми». Или: «Вечное счастье – тщетные поиски». Что ты думаешь по данному поводу?

– Вы совершенно точно норвежец, – сказал Аполлон.

Старик опустил нож.

– Почему бы нам не перейти в кухню? – предложил он. – Наверное, вода уже кипит, и я приготовлю для нее еду.

– Обойдетесь без «Старбакса»? – спросил Аполлон.

Старик опустил голову.

– Обычно я сам готовлю для нее еду, но вчера утром она сказала, куда именно и когда мне следует пойти. Забавно, верно? Такого еще никогда не случалось, но потом, раз, вот так просто, она посылает меня в «Старбакс».

– Я знаю, – сказал Аполлон. – Я вас видел.

– Но разве это не было бы забавно, если… – начал старик. – Я хотел сказать, если бы она знала, что ты там будешь.

Старик Йорген Кнудсен провел рукой без ножа по торчавшим в разные стороны седым волосам.

– Прости меня, я пил, – сказал он.

– Сегодня? – уточнил Аполлон.

– Каждый день. – Его веки задрожали от усталости.

Аполлон посмотрел в сторону кухни, где, как он слышал, уже кипела вода.

– Что вы готовите? – спросил Аполлон.

– Салахове[39], – сказал он. – Это норвежское блюдо. Как и моя история. Позволь я тебе покажу. – Он указал в сторону кухни ножом.

Аполлон помахал газетой.

– Вы первый.

Глава 86

Вода действительно закипела. Старик положил мясницкий нож на стойку и повернулся к пластиковым пакетам, стоявшим на маленьком кухонном столике, потом, не спуская глаз с Аполлона, засунул руку в один из них, вытащил что-то большое, размером с шар для боулинга, только овальной формы, завернутое в вощеную бумагу, и положил на стойку. Затем старик аккуратно сложил пустой пластиковый пакет, открыл шкафчик под раковиной, где лежала аккуратная стопка таких же пакетов, добавил туда еще один, закрыл дверцу и вернулся к кухонному столику. И развернул вощеную бумагу, которая зашуршала.

На столе лежала баранья голова.

Аполлона едва не стошнило.

Старик тихо рассмеялся и погрозил ему пальцем.

– Тебе не следует испытывать отвращение, – сказал он. – Это традиция моей родины, а мы не должны порицать традиции других людей! Ты обязан соблюдать политкорректность, иначе я подам протест. Никакого осуждения. Только принятие. Вот так. Прими ее.

Он хлопнул ладонью по голове сбоку. Раздалось влажное хлюпанье, и голова развернулась так, что ее рот теперь смотрел прямо на Аполлона. Нижние зубы, ряд обесцвеченных колышков, торчали из слегка приоткрытых губ, кожу и шкуру кто-то снял, и голова казалась розовато-красного цвета в свете кухонных ламп. Однако глаза остались, и каждый походил на шарик из черного желе, вставленный в красную плоть.