Под звездами

Теперь, когда он остановился, он почувствовал, что боль и жжение в боку становятся все сильнее, и ощутил, как из раны по телу течет горячая кровь. «Только бы не ослабеть... — подумал он и заторопился. — Одним броском надо, иначе убьют...»

Подхваченный стремительной внутренней силой, Подовинников огромными прыжками бросился вперед. Рядом он слышал хриплое, горячее дыхание Липатова и Аспанова. Почтя ничего по видя, в каком-то яростном азарте, он швырнул гранату в серую кучу солдат, на бегу переложил вторую в правую руку и метнул ее в сноп ярко- желтого слепящего пламени — и отпрянул, остановленный ударом плотного воздуха. За разрывами своих гранат он услышал один за другим еще несколько разрывов.

— Бей их! — во весь голос закричал Подовинников.

Он был уже на батарее и непрерывной очередью автомата в упор расстреливал немцев. Когда автомат замолчал — кончился магазин, — Подовинников выхватил у немца, в страхе прижавшегося к стене окопа, винтовку с примкнутым штыком и набросился на солдат, окруживших его. Один, защищаясь от удара, протянул руки вперед, но Подовинников яростно, с громадной силой несколько раз по рукоятку вогнал штык в грудь немцу и повалил его на землю. Немец захрипел, жадно хватая воздух раскрытым ртом, и раскинул руки: из его ладоней текла яркая, алая кровь: он руками пытался удержать штык.

Мускулы, до боли сведенные усилием и твердые как камень, разжались, напряжение ослабло, и Подовинников осмотрелся.

Живых гитлеровцев на батарее не осталось. Аспанов стрелял из автомата по убегавшим, Липатов, сидя на дне окопа, возился у немецкого ручного пулемета.

— Ложись, стреляют, — дернул его за полушубок Липатов.

Подовинников прислушался: вжик-вжик-вжик — часто взвизгивали пули, впиваясь в мерзлую землю.

Стреляли немцы, бежавшие на выручку батарее из деревни. Их было больше десятка, и передние уже совсем приблизились.

— Ну, что ты там? — бросился Подовинников к Липатову.

— Сейчас, лента заела!.. — выругался Липатов.

Лицо его было перекошено от усилия, с каким он вытаскивал ленту. Налаженный пулемет рванулся и задергался у него в руках, он длинной очередью хлестнул по фашистам, те сразу залегли и уже ползком стали подбираться к батарее.

Победный, раскатистый стук пулемета совсем успокоил Подовинникова, он подавал ленту в пулемет и кричал весело и зло:

— Давай, давай, Володя! Круши их!.. Что, не нравится? А вот еще раз! Вот еще разок!

Подовинников оглянулся: по всему просторному снежному полю от леса к Вязникам редкой неровной цепью бежали наши солдаты. Теперь-то, конечно, немцы уж не смогут остановить наших, Вязники будут взяты, и в этом немалая его, Подовинникова, заслуга. Оттого, что второй взвод выполнил свою задачу, он почувствовал радость и гордость.

— Держись, ребята! Наши близко!

Немцы тоже видели приближавшихся солдат, среди них произошло замешательство: одни остановились, другие стали отползать назад, но несколько человек, подгоняемые офицером, широким полукольцом охватывали батарею, торопясь разделаться с тремя смельчаками. Слышны были их крики: «Рус, сдавайсь! Иван, плен!»

— Вот тебе плен! — проговорил сквозь зубы Подовинников, выпрямился в окопе и метнул гранату. Она упала в самую гущу немцев и в ту же секунду взорвалась. Послышались крики и стоны.

Подовинникову казалось, что прошло уже много времени с тех пор, как он, обернувшись, видел наших солдат, бегущих к батарее, и что они давно должны быть тут. И он снова поднялся в окопе — большой, широкоплечий, в изорванном маскхалате, с непокрытой русой головой и горящими глазами. Ему потребовалось не больше секунды, чтобы обозреть поле — наши были уже в сотне метров, он даже узнал бегущего впереди Шпагина — но эта секунда решила все. Немецкий офицер приподнялся и, сильно замахнувшись, бросил в него гранату. Граната взорвалась в двух шагах от окопа. Подовинников безотчетно взмахнул руками, чтобы прикрыть глаза, но тут же упал на спину, отброшенный страшным ударом в грудь.

«Что это? — успел он подумать. — Наверно, я ранен...» но боли он не чувствовал, напротив, ему стало удивительно легко, скованность в теле исчезла, он вздохнул глубоко и свободно, словно грудь его распахнулась настежь. Открыв залепленные землей глаза, он увидел склонившееся над ним на фоне синего в кружащихся огненных звездах неба растерянное лицо Аспанова и понял, что Аспанов растерян потому, что с ним, Подовинниковым, случилось что-то очень плохое.

Поняв это, он не испугался, а стал торопливо припоминать, что ему надо сейчас сделать: он вспомнил о неотосланном письме к жене, лежавшем в планшете, о рекомендации, которую вчера обещал написать Ромадину, вспомнил, кок страстно мечтал увидеть после войны своих детей, — и ему стало нестерпимо жаль, что он не сможет уже все это сделать...

Сабир, партбилет... в телогрейке, — еле слышно прошептал Подовинников. Он хотел еще сказать Аспанову и Липатову, чтобы они продержались еще немного, ведь наши уже совсем близко, но потерял сознание и умер.

Он был убит большим рваным осколком, попавшим ему в грудь. Той же гранатой был тяжело ранен в ногу Липатов.