Под Золотыми воротами

Онузцы, открыв рты, уставились на величественный Успенский собор. Даже Марья на миг очнулась, разглядывая каменного великана и жмуря глаза от яркого отсвета сияющего купола[62]. Как было положено, вся Любимова дружина спешилась, крестясь на главную святыню города.

— Красотища, — ахнула одна из близняшек.

— Налюбуетесь еще, — мягко произнес Любим, заворачивая обоз к богатым княжеским хоромам.

Оставив полон на широком дворе, Любим длинными переходами заспешил в гридницу, где предавался веселию Всеволод Юрьевич. Перешагнув порог, воевода попал в шум, гам и пьяную суету. Широкие столы ломились от яств: румяные пироги, лебеди, молочные поросята, громадные осетры.

Скоморохи играли на дудках и свистульках, смешно раздувая щеки, холопы подносили новые кушанья и забирали опустевшую посуду, подливали в чары сбитень и брагу. Гости вели оживленную беседу, задорно хохотали над чьей-то шуткой, выкрикивали здравицы. В воздухе витали хмельные пары. «Чего ради в будний день посреди седмицы пируют?» — подивился Любим.

Всеволод, раскрасневшийся и довольный, сидел во главе стола, подперев кулаком щеку, заметив вновь вошедшего, он поднял руку в знак тишины. Разом смолкли все звуки, глаза устремились на Любима.

— Здрав будь, светлый князь, — громко, вкладывая уважение в голос, произнес Любим.

— А, Любим Военежич, наконец пожаловал! — усмехнулся Всеволод, прищуривая левый глаз. — А мы тебя с утра ждали, а уж за полудень перевалило. Как-то не торопишься пред очи князя своего явиться.

— Прости, светлый князь, с полоном шибче идти не мог, — слегка склонив голову, произнес Любим, взгляд выхватил злорадную ухмылку бывшего тестя.

— Оно и верно, с девками разве ж можно шибко идти! — выкрикнул Путята, раздался дружный хохот.

— Прости, князь, не сумел я добыть твоего ворога, — не обращая внимание на насмешку, решил сразу повиниться Военежич.

— Ты не сумел, так другие сумели, — скрестил руки на груди князь, — в порубе уж он сидит.

— Как в порубе?!! — вырвалось у Любима, он изумленно уставился на Всеволода. — Ярополк в порубе?!

Князь, явно наслаждаясь произведенным на воеводу впечатлением, медлил с ответом, заговорщически подмигивая сидящему окружению.

— В порубе, — наконец, уже без иронии мягко улыбнулся Всеволод, — рязанцы, из страха пред ратью нашей, схватили его да сюда сами доставили.

— Сами доставили? — эхом повторил Любим, головоломка никак не хотела складываться.

— Да, вот рязанский боярин Гореслав Светозарович беглеца нашего самолично доставил, — князь повел рукой в сторону десного края стола.

Там с торжеством на надменном лице сидел Горяй.

Горяй?!!

Глава VI. Любовь

1

«Так вот что за пленник сидел в затворе липецком! Сам Ярополк, не гость, но пленник! Горяй понял, что не подняться ему с помощью беглеца до посадника, и предал его. Решил у моего князя блага выторговать, чтобы победителем в Онузу вернуться. Теперь понятно, зачем он слух пустил, что половцы идут, а потом стрелков в лесу подсылал: ему нужно было, чтобы мы сделали крюк к Дону, освободили дорогу, а он бы по короткому пути протащил страдальца. А ведь Марья права, Ярополк и вправду страдалец. Люди его где? Должно, перебили их Горяевы дружинники. А самого притащили как пса на цепи». Впервые у Любима не было в сердце ненависти к князю-неудачнику, только сочувствие, потому что самое страшное, что может с тобой приключиться, и Любим успел испытать это на собственной шкуре, — предательство… предательство, тех, кому ты слепо доверяешь.

Горяй меж тем встал, привлекая внимание, выпятил петушиную грудь и устремляя на князя горделивый взгляд, начал неторопливо говорить:

— Княже, мы, рязанцы, свою часть договора выполнили, ворога твоего изловили и пред светлые очи твои привели. Выполни и ты просьбу нашу смиренную — отпусти полонян вороножских, детушек к отцам и матерям. Загостились мы во Владимире, домой собираться надобно. Выдай мне полон, — при этих словах, «петух» с легкой усмешкой скользнул по Любиму.

— Нет! — выкрикнул Любим, давясь волнением. — Не отдавай ему полон, он посадника онузского ворог, половцам вороножцев продаст, чтобы боярам старейшим насолить. Мне наказывали только отцам детей воротить, я слово давал, что ущерба им не будет.

Князь удивленно приподнял бровь, по гриднице пошел гул.

— Что ворог я посадника, то правда, — со смиренным почтением поклонился Всеволоду Горяй, — да и как не быть против льстивого обманщика, старика из ума выжившего, что всеми силами за место посадническое держится, беды на край насылая.

— Лжешь! — прорычал Любим.

— Погоди, Любим Военежич, — осадил его Всеволод, — сядь лучше, меда пригуби с дороги.

Любим нехотя сел на предложенное ему место напротив князя.

— Так что там с посадником? — обратился Всеволод к Горяю.

— Он князя Ярополка прятал, желая Вороножское княжение создать и от рязанцев отойти.

— Да это ты хотел, прятал князя в Липице, а Тимофей Нилыч выдать Ярополка готов был, да не ведал, где ты его прячешь, — Любим не мог смолчать на такую наглую клевету.