Под знаком Близнецов. Дикий горный тимьян. Карусель

– Я недостаточно последователен. Какое-то время я могу терпеть, но недолго. А вдруг, думаю я, мне расскажут что-то очень интересное; тут же срываюсь с места и галопом бегу к телефону, однако слышу всего лишь голос чиновника из департамента налогов и сборов. Или незнакомца, который ошибся номером.

– Если это всего лишь ошибка, зачем тогда ты идешь к телефону? – спросил Джон.

Это всех рассмешило, тем более что услышать шутку от Джона можно было нечасто.

Когда Оливер вернулся, все уже кончили есть. Родди курил сигару, а Джон принес из кухни поднос с кофейным сервизом. Виктория чистила Томасу апельсин, – как бы плотно малыш ни поел, он всегда любил закончить трапезу апельсином. Апельсин был сочный, и Виктория так увлеклась этим занятием, что даже не подняла глаз на вошедшего Оливера.

– Надеюсь, новости хорошие, – услышала она голос Родди.

Последний кусочек апельсиновой корки упал на тарелку, и она стала делить апельсин на дольки. Оливер ничего не ответил.

– Ничего серьезного, надо думать?

В голосе Родди звучало беспокойство.

Оливер опять не произнес ни звука. Его молчание вдруг привлекло внимание Виктории. Оно становилось слишком долгим и слишком натянутым. Даже Томас притих. Он держал в руке апельсиновую дольку и пристально смотрел через стол на отца. Виктория ощутила покалывание в щеках и поняла, что все на нее смотрят. Она взглянула на Родди, потом подняла глаза на Оливера. Увидела его лицо, чрезвычайно бледное, и глаза, холодные, немигающие. Она почувствовала, как кровь отливает от щек и безотчетное чувство обреченности тошнотой подкатывает к горлу. Она сглотнула.

– В чем дело? – спросила она тонким, еле слышным голосом.

– Знаешь, кто сейчас звонил? – обратился к ней Оливер.

– Представления не имею. – Она не могла сдержать дрожь в голосе.

– Чертов мистер Арчер. Он звонил из Гемпшира.

«Я же просила ее не звонить. Я обещала написать ей опять. Я объяснила ей, что Оливер против».

– Ты им написала.

– Я… – У нее пересохло в горле, и она снова сглотнула. – Я не писала ему. Я ей написала.

Оливер подошел к столу, положил ладони на столешницу и наклонился к ней.

– Я же запретил тебе писать ей. – Каждое слово было как удар молотка. – Я же сказал, чтобы ты не смела ни писать ей, ни звонить, ни связываться с ней никаким другим способом.

– Оливер, я должна была…

– Каким образом ты вообще узнала, куда ей писать?

– Я нашла ее адрес в телефонной книге.

– Когда ты отправила письмо?

– В четверг… нет, в пятницу… – Виктория совсем растерялась. – Не помню точно.

– Что я в это время делал?

– Кажется, ты спал.

Получалось так, что она действовала тайком, исподтишка, и она вынуждена была как-то постоять за себя и оправдаться.

– Я говорила тебе, что хочу написать ей. Для меня было невыносимо, что она ничего не знает о Томасе… не знает, где он.

Выражение лица Оливера не смягчилось ни на йоту. Виктория с ужасом почувствовала, что сейчас заплачет. Губы ее задрожали, комок все еще стоял в горле, глаза наполнились ужасными постыдными слезами. Она вот-вот расплачется перед всеми!

– Она знала, черт возьми, где Томас.

– Нет, не знала.

– Она знала, что он со мной. И это все, черт побери, что ей нужно было знать. Он был со мной, а я его отец. Что я с ним делаю и куда везу его, никого не касается. И в первую очередь тебя.

Слезы уже текли у нее по щекам.

– Но я думаю… – только и успела она сказать, прежде чем он перебил ее:

– Я никогда не просил тебя думать. Я велел тебе помалкивать и не раскрывать рта.

Вслед за этим тяжелый кулак Оливера с силой обрушился на обеденный стол, отчего все, что было на столе, зазвенело и задрожало. Томас, ошеломленный непривычной для него яростью и злобой, заключенной в словах, которых он не знал, но интуитивно понял, решил последовать примеру Виктории и ударился в слезы. Глаза его превратились в щелочки, рот открылся, и остатки наполовину пережеванного апельсина повалились изо рта на нагрудник.

– О, бога ради… Оливер, перестань.

Она вскочила на ноги, хотя колени у нее дрожали, и постаралась вытащить Тома из стула и утешить его. Томас прижался к ней, зарывшись испачканным сладкой массой лицом в ее шею, чтобы спрятаться от громкого крика.

– Перестань сейчас же, при Томасе. Прекрати!

Но Оливер проигнорировал ее отчаянный призыв. Он уже не мог совладать с собой.

– Ты знала, почему я не хотел связываться с Арчерами. Потому что понимал: как только они узнают, где мы, на меня тут же посыплются слезливые просьбы, а если я на них не откликнусь, то угрозы. Именно так и случилось. Теперь не успеем мы оглянуться, как к нам явится чиновник в черном сюртуке, чтобы вручить письмо от адвоката или кого-то в том же роде…

– Но ведь ты говорил… – Она не могла вспомнить, что он говорил. Из носа лило, и она едва могла говорить из-за слез. – Я… я…

Она едва понимала, что именно силилась сказать. Возможно, «я сожалею», но это последнее унизительное признание, так и не произнесенное, все равно уже не могло утихомирить Оливера. Ни рыдающий сын, ни плачущая любовница, ни все извинения мира.

– Знаешь, кто ты? Ты лживая сучка.