Под цикадным деревом

Я сняла куртки, слилась с музыкой, полностью изолировалась от остальных вещей, от воздуха, от истории. Взяла два тонких жакета, приложила их к себе. Когда я снимала их с вешалки, упала висевшая под ними рубашка, и я снова вернула ее на плечики. Еще одна, и еще, одежда падала, когда я снимала висевшую по соседству, и я оставляла вещи валяться на полу — пусть себе лежат, свернувшись калачиками, как уставшие собаки. Я была беспомощной дурочкой. Я отплясывала и отплясывала танец цикад, напряженно, исступленно, безразлично, бессмысленно. Танец отражал страх, опыт, который мне требовалось получить от жизни, жидкой и скользкой, как треснувшее яйцо. Ура! Я ощутила, как подступает тошнота.

Ковер повело, зеркало отразило мое падение. Я смеялась, но не пьяно, я была измотана, и это только начало. Электрогитара продолжала звенеть, песня замедлилась, мужской голос зазвучал четко и пронзительно, затем ворвался непрерывный, перекатывающийся, физически ощутимый вал барабанов, и наконец необузданный хаос сник. С ним померкли звуки, голоса, краски, жакеты. Я затихла на полу.

Теперь я, задыхаясь и наслаждаясь тишиной, потная лежала на ковре, свернувшись калачиком. Я положила голову на правую руку, уставшую и огрубевшую от жесткой старой ткани курток.

Они мои панцири.

Тик. Тик. Тик.

Время возрождаться.

— Девонька, чем занята?

На пороге моей комнаты стояла тетя Мельпомена, вытягивая и отпуская седую прядку волос, выкрашенных в натуральный блонд. Идеальная кудряшка за ухом выглядела так мило, что я подумала: должно быть, тетушка проходила так с детских лет.

— Играю в лошадку, тетя.

— Скачешь галопом?

— Да.

— Можно мне тоже поиграть? — умоляюще спросила она с блеском в хитрых глазах. Я встала с пола и посадила ее на свою кровать.

— Конечно, можешь. Но сначала скажи мне, где мама.

Руками, испещренными тоненькими венами, она разгладила юбку своего вечно мятого платья в цветочек.

— Мама внизу, в кровати, рожает младшего братика.

Я схватила ее за запястья и крепко сжала, почувствовав внутри нее сильные мышцы.

— Не твоя мама, тетушка. Моя. Твоя сестра Урания. Где она?

Тетя Мельпомена посмотрела в окно.

— Вон же, — хихикнула она, — кружит на трехколесном велосипеде. Ты не видишь ее? Вон она, под цикадным деревом.

Глава 10

Брешиа, май 2005

Я знаю, куда сбежала Урания. Где же ей еще быть: она вернулась туда, куда все или почти все мы хотим вернуться, когда наступают тяжелые времена, — в материнское чрево.

Когда я вошла в большую комнату бабушкиного и дедушкиного дома в Брешии, стоял поздний вечер. Приятно пахло чистотой, маминым стиральным порошком с ароматом белого мускуса.

Она сидела под цикадным деревом — яблоней, переставшей плодоносить, — и смотрела на угольные наброски того юноши, Нери Фантони.

— Мама…

Она не оторвалась от рисунков, но по движению ее мягкой, загорелой руки со свежим маникюром я догадалась, что она подзывает меня к себе.

Я присела рядом. Мама погладила меня по волосам, отвела пряди от лица и заправила их за ухо.

— Я приехала в половине двенадцатого на поезде. Хотела поговорить с Розой, но монахини не принимают посетителей, на встречу нужно записываться за две недели…

Мы рассмеялись.

— Значит, ты познакомилась с Клаудией, которая отвечает за связи с общественностью!

— Именно. По этой причине я пошла сюда, и дверь мне открыла Джада.

— Где она?

— Пошла в тот бар на площади купить чего-нибудь на ужин. Она сказала, что завтра твой черед покупать продукты и она не станет тебя выручать, даже не надейся.

Какое-то время мы сидели молча, наслаждаясь теплом солнца, которым насыщались холмы. Мир окрасился оранжевым, как по утрам, когда я пряталась под деревянным столом со следами сучков, доставшимся от дедушки Беньямино.

— Мама, ты понимаешь, что напугала всех, когда просто исчезла? Нужно было предупредить Кая или меня, что ты уезжаешь из дома.

— Так я ведь предупредила! Я оставила ему записку, придавила ее противнем с кокосовыми пирожными. Он не нашел листок?

— Как видишь, не нашел. Может, он засыпал его фантиками от конфет.

— А что, он даже конфеты съел?

— Ага, под конец.

Мама улыбнулась, как девчонка.

— Так и знала, что он сластена!

Спустя несколько спокойных минут настал мой черед погладить ее по волосам.

— Мама, о чем ты хотела поговорить с Розой?

Мама смотрела вдаль, меж старых и новых домов, туда, где за холмы садилось солнце.

— О том, что только она может рассказать. О том, каким именем назвали Лоренцо. Остальное я вспомнила. Я все вспомнила, Чечилия.

В ночь, когда родился Лоренцо, ей было всего два года.

Я попробовала объяснить ей, что она не может помнить те события, что ее воспоминания неточные, навеянные: в два года ребенок слишком мал, чтобы осознавать, что происходит вокруг и внутри него.

Она ответила, что я неправа. Болезнь Альцгеймера дает шанс вспомнить даже самые далекие события из детства, особенно если они болезненные. Все, что требуется, — звук, заноза, молния, пронзающая настоящее на твоих глазах, как выпущенная из лука стрела. В мамином случае спусковым крючком стала сгоревшая кастрюля.