Под цикадным деревом

Я глубоко вдохнула. И почувствовала ее запах, запах тети Эвтерпы — присыпку и марсельское мыло, которыми пах носовой платок кремового цвета с закругленными, обметанными вручную краями. Я знала историю, связанную с ним: тетя рассказала ее на мой восьмой день рождения, потому что те события не смогли померкнуть в ее памяти. Моя бабушка Бьянка, ее мать, подарила тете платок на восьмой день рождения. Он хранился в маленькой полированной деревянной шкатулке для драгоценностей, на крышке которой виднелся размытый след от сучка, расходившийся вертушкой.

Через несколько недель богатая подруга пригласила Эвтерпу на день рождения. Тетя очень хотела пойти на праздник, но у Бьянки и Беньямино не было денег, чтобы купить подарок. Тогда Эвтерпа решила подарить подруге маленькую шкатулку с платком, но страшно мучилась, не желая с ним расставаться.

Ее подруга, которую с тех пор я называла просто богатой подругой, была тронута поступком Эвтерпы. Она могла обойтись и без подобного подарка, ведь ей хватало носовых платков. Через несколько дней она вернула подарок, но Эвтерпа настояла, чтобы они разделили его: себе она оставила платок, а подруге — деревянную шкатулку со следом от сучка.

Я достала платок, чувствуя, будто тетя в очередной раз решила рассказать мне историю.

Под платком обнаружилась пара туфель, около десяти листов бумаги для рисования, фотография и очень-очень старый журнал.

Я разложила предметы на кровати.

Туфли были коллекционные: кораллово-красные, на высоком каблуке и с тонким ремешком. Они выглядели большими для тети, но, как известно, со временем обувь садится по ноге. Раньше она носила лодочки на каблуке пониже… А может, я помню ее только с определенного возраста, когда она не стремилась выделяться.

Рисунки, выполненные углем, оказались пейзажами района Карриоле; я узнала площадь с фонтаном — вид с точки, расположенной немного выше уровня земли. Художник, наверное, рисовал у окна своего дома. На втором листе безошибочно угадывалась вытянутая форма озера Гарда. Его изобразили издалека: художник, вероятно, притаился на холмах к югу. На третьем листе запечатлели лицо ребенка. Ему всего несколько месяцев от роду, большие глаза затенены серым. Малыш улыбался так, что был виден единственный зуб. На округлом плече заметно крошечное пятнышко — скорее всего, родинка.

Этот ребенок — мой дядя, я уверена, дядя, которому пара месяцев от роду. Живой, подросший, счастливый. С кем ты был тогда, Лоренцо?

На обратной стороне трех рисунков стояла подпись: Н. Ф.

Журнал от января 1945 года с тонкими, как папиросная бумага, страницами рассказывал о кино и актерах, с которыми мне бы хотелось встретиться. Хамфри Богарт, Фред Астер, Ава Гарднер… Их наряды были великолепны. Я могла бы часами разглядывать их, но мне вдруг захотелось увидеть фотографию… Что там говорила Джада? У меня скулы Эвтерпы? Посмотрим, права ли она.

Руки у меня немного дрожали. От зернистой фотокарточки с рваными краями, в светло-коричневых оттенках веяло изяществом. Ни разу прежде я не видела таких фотографий. Должно быть, снято здесь, во дворе: я узнала плющ, до сих пор увивавший стену между двором бабушки и дедушки и соседними домами. Во дворе стояли трое — две девушки и юноша. Та, что посередине, несомненно, тетя Эвтерпа. Я видела другие ее фотографии в молодости, и она выглядела похоже: темные волосы, забранные в низкий, очень густой, блестящий хвост, улыбка с едва выглядывающими белыми зубами, простая, но добротно сшитая и яркая одежда. Странно, но я разглядела в ней себя. Я могла быть девушкой в юбке до щиколоток. Нет, неправда. Я бы никогда не стала позировать в центре.

Девушка справа была немного выше тети, выглядела она серьезнее, но так же красиво. У нее тоже были темные глаза и волосы. Ее платье почти касалось земли и выглядело дорогим. Девушка прижималась плечом к тете Эвтерпе, а та держала ее за руку.

Худой юноша, напротив, улыбался, но с плотно сжатыми губами, немного надменно. На нем были темные брюки со стрелками и белая рубашка с закатанными рукавами. Он выглядел нервным, готовым сорваться с места и бежать. Ну конечно: он не любил фотографироваться.

Но он наверняка любил тетю. Может, любил ее как мужчина, нашедший в женщине лучшего друга, или же иначе, по-своему, но любил ее. Его локоть лежал на ее плече, настолько он был рослым. Юноша смотрел прямо в камеру, в его взгляде сквозила покорность, которую было трудно выдержать даже мне, смотрящей на него с такого огромного расстояния.

— Кто ты? — мысленно спросила я. В голове крутился миллиард вопросов: ты тот самый Н. Ф.? Ты отец Лоренцо, его настоящий отец? Если нет, то почему тетушка хранила твою фотографию все эти годы? Потому что вы дружили? Что вас связывало? А другая девушка? Что было между вами? Вы встречались, когда Лоренцо родился?

Я не справлюсь. Тетя Эвти, проще не стало. Коробка — это яйцо. Задание, связанное с коробкой, напоминало мне о новорожденном, глухом и беспомощном, но в то же время преисполненном чем-то — волнением, которое пока не может выразить.