Под стягом победным

The coach lurched and rolled and wheeled round out of the gates, the horses' hoofs clattering loud on the cobbles, and the last Hornblower saw of the maid was the slight look of consternation on her face as she realized that she had lost the breakfast tray for good.	Карета дернулась и покатилась по дороге, копыта зацокали по булыжникам. Последнее, что Хорнблауэр увидел, было отчаянное лицо служанки, когда та увидела карету, уезжающую вместе с подносом.
The road was bad, judging by the way the coach lurched; Hornblower heard a sharp intake of breath from Bush at one jerk.	Судя по тому, как мотало карету, дорога была плохая, на одном ухабе Буш с шумом потянул воздух.
He remembered what the swollen and inflamed stump of Bush's leg looked like; every jar must be causing him agony.	Раздувшемуся, воспаленному обрубку тряска, должно быть, причиняла нестерпимую боль.
He moved up the seat to the stretcher and caught Bush's hand.	Хорнблауэр подсел и взял Буша за руку.
"Don't you worry yourself, sir," said Bush. "I'm all right."	- Не тревожьтесь, сэр, - сказал Буш, - я в порядке.
Even while he spoke Hornblower felt him grip tighter as another jolt caught him unexpectedly.	Карету опять тряхнуло, Буш сильнее сжал его руку.
"I'm sorry, Bush," was all he could say; it was hard for the captain to speak at length to the lieutenant on such personal matters as his regret and unhappiness.	- Мне очень жаль, Буш, - вот и все, что Хорнблауэр мог сказать: капитану трудно говорить с лейтенантом о таких личных вещах, как жалость и сопереживание.
"We can't help it, sir," said Bush, forcing his peaked features into a smile.	- Мы тут ничего не можем поделать, - сказал Буш, пытаясь изобразить улыбку.
That was the main trouble, their complete helplessness.	Полнейшее бессилие угнетало больше всего.
Hornblower realized that there was nothing he could say, nothing he could do.	Хорнблауэр обнаружил, что ему нечего говорить, нечего делать.
The leather-scented stuffiness of the coach was already oppressing him, and he realized with horror that they would have to endure this jolting prison of theirs for another twenty days, perhaps, before they should reach Paris.	Пахнущая кожей внутренность кареты давила на него. Он с ужасом осознал, что им предстоит провести в этой тряской тюрьме еще дней двадцать.
He was restless and fidgety at the thought of it, and perhaps his restlessness communicated itself by contact to Bush, who gently withdrew his hand and turned his head to one side, leaving his captain free to fidget within the narrow confines of the coach.	Он начал беспокоиться, и, наверно, состояние это передалось Бушу - тот мягко отнял руку и повернулся на подушку, чтобы капитан мог хотя бы шевелиться в тесном пространстве кареты.
Still there were glimpses of the sea to be caught on one side, and of the Pyrenees on the other.	Иногда за окном проглядывало море, с другой стороны тянулись Пиренеи.
Putting his head out of the window Hornblower ascertained that their escort was diminished to-day.	Высунув голову, Хорнблауэр заметил, что сопровождающих поубавилось.
Only two troopers rode ahead of the coach, and four clattered behind at the heels of Caillard's horse.	Два жандарма ехали впереди, остальные четверо -позади кареты, сразу за Кайяром.
Presumably their entry into France made any possibility of a rescue far less likely.	Теперь они во Франции, значит, вероятность побега гораздо меньше.