Под стягом победным

The awful majesty surrounding a captain of a ship of the line lingered even after the ship had been destroyed; more than that, the memory of the very strict reserve which Hornblower had maintained during his command acted as a constraint.	Аура могущества, окружающая капитана на линейном корабле, сохранялась и после гибели корабля, мало того, беседе препятствовала та дистанция, которую всегда сохранял Хорнблауэр.
And to Brown a first lieutenant was in a position nearly as astronomically lofty as a captain; it was awesome to be in the same room as the two of them, even with the help of making-believe to be their old servant.	А для Брауна первый лейтенант был почти так же недосягаемо высок, как и капитан, в присутствии офицеров он испытывал благоговейный ужас, хотя личина старого слуги помогала преодолеть неловкость.
Hornblower had finished his cheese by now, and the moment which Brown had been dreading had arrived.	Хорнблауэр доедал сыр. Наступил момент, которого Браун страшился.
"Here, Brown," he said rising, "sit down and eat your supper while it's still hot."	- Ну, Браун, - сказал Хорнблауэр, вставая. - Сядь и поешь, пока не остыло.
Brown now at the age of twenty-eight, had served His Majesty in His Majesty's ships from the age of eleven, and during that time he had never made use at table of other instruments than his sheath knife and his fingers; he had never eaten off china, nor had he drunk from a wineglass.	Семнадцать из своих двадцати восьми лет Браун служил Его Британскому Величеству на Его Величества флоте, и за эти годы пользовался за едой исключительно ножом и пальцами, он ни разу не ел с фарфоровой тарелки, никогда не пил из бокала.
He experienced a nightmare sensation as if his officers were watching him with four eyes as large as footballs the while he nervously picked up a spoon and addressed himself to this unaccustomed task.	Он запаниковал - ему казалось, что офицеры вылупили на него огромные, как плошки, глаза. Он нервно схватил ложку и приступил к незнакомой задаче.
Hornblower realized his embarrassment in a clairvoyant flash.	Хорнблауэр внезапно увидел его смущение так, словно заглянул внутрь.
Brown had thews and sinews which Hornblower had often envied; he had a stolid courage in action which Hornblower could never hope to rival.	У Брауна железные мускулы и нервы, которым Хорнблауэр нередко завидовал, в бою он храбр той храбростью, какая Хорнблауэру и не снилась.
He could knot and splice, hand, reef, and steer, cast the lead or pull an oar, all of them far better than his captain.	Он умеет вязать узлы и сплесни, брать рифы, убирать паруса, править, бросать лот и грести -все это много лучше, чем его капитан.
He could go aloft on a black night in a howling storm without thinking twice about it, but the sight of a knife and fork made his hands tremble.	Он, не задумываясь, полез бы на мачту ночью, в ревущий шторм, однако при виде ножа и вилки руки его задрожали.
Hornblower thought about how Gibbon would have pointed the moral epigrammatically in two vivid antithetical sentences.	Хорнблауэр подумал, что Г иббон смог бы афористично вывести мораль в двух ярких антитезах.
Humiliation and nervousness never did any good to a man - Hornblower knew that if anyone ever did.	Унижение никому не идет на пользу - Хорнблауэр отлично знал это по себе.
He took a chair unobtrusively over beside Bush's stretcher and sat down with his back almost turned to the table, and plunged desperately into conversation with his first lieutenant while the crockery clattered behind him.	Он взял стул, поставил возле носилок, сел лицом к Бушу и постарался вовлечь его в разговор. За спиной ложка скребла по фарфору.
"Would you like to be moved into the bed?" he asked, saying the first thing which came into his head.	- Переберетесь в постель? - спросил он первое, что пришло в голову.
"No thank you, sir," said Bush.	- Нет, сэр, спасибо, - ответил Буш.