Под стеклянным колпаком

Я принялась рыться в сумочке, ища золоченую коробочку с тушью, тенями, щеточкой, тремя сортами помады и боковым зеркальцем. Лицо, глянувшее на меня из зеркальца, словно смотрело на мир из тюремной камеры, причем казалось, что узницу только что жестоко избили. Оно заплыло, было все в ссадинах, и притом совершенно неестественного цвета. Это было лицо, взывавшее к воде, и к мылу, и к христианскому милосердию.

Я малодушно начала приводить его в порядок.

Приличное время спустя в кабинет вернулась Джей Си. В руках у нее была целая охапка машинописных текстов.

— Вот, — сказала она, — позабавься. Почитай на здоровье.

Каждое утро снежная лавина рукописей наметывала седые сугробы в офисе редакции художественной литературы. Должно быть, люди тайком предавались сочинительству по всей Америке — на чердаках, и в подвалах, и даже за школьными партами. Допустим, каждую минуту кто-то один из них заканчивал очередное сочинение — тогда в течение пяти минут на столе у редактора появлялось пять новых рукописей. За час их накапливалось шестьдесят; места на столе для них уже не находилось, и они складывались стопками на полу. А за год…

Я улыбнулась, представив себе, как по воздуху поплыла изящно оформленная рукопись с именем Эстер Гринвуд, напечатанным в правом верхнем углу. Прожив месяц в Нью-Йорке, я рассчитывала затем принять участие в занятиях летней школы, проводимых известным писателем. Для этого необходимо было послать на конкурс рассказ; писатель прочитывал его и определял, достойны ли вы сотрудничать в его семинаре. Разумеется, число участников должно быть крайне мало, и я послала на конкурс рассказ уже давным-давно, а писатель все еще не давал знать о своем решении, но я была абсолютно убеждена в том, что, вернувшись домой, найду приглашение в летнюю школу у себя на письменном столе.

Я решила разыграть Джей Си, послав ей парочку рассказов, которые я напишу во время занятий в этой школе, понятно, под псевдонимом. И тогда однажды редактор редакции художественной литературы придет к ней, со стуком опустит на стол стопку моих рассказов и заявит: «Вот нечто заметно выше среднего уровня», и Джей Си согласится с его мнением, и примет рассказы к печати, и пригласит автора на ленч, и этим автором окажусь я.

* * *

— Да нет, — сказала Дорин, — честно: это совершенно другой случай.

— Расскажи мне о нем, — неумолимо произнесла я.

— Он из Перу.

— Они там все низкорослые. И уродливые.

— Нет-нет, дорогая. Я его уже видела.

Мы сидели с ней у меня на постели посреди грязных хлопчатобумажных платьев, нейлонового и фланелевого нижнего белья, и уже на протяжении десяти минут Дорин пыталась убедить меня поехать в загородный клуб на танцы с кем-то из приятелей одного из приятелей Ленни, который, на чем она настаивала, самим приятелям Ленни был не чета, но, поскольку на следующее утро мне предстояло уезжать восьмичасовым поездом, я считала необходимым предпринять попытку собрать вещи.

И еще во мне жила туманная надежда на то, что, если я посвящу всю свою последнюю ночь в Нью-Йорке одинокой прогулке по улицам, мне, возможно, в конце концов откроются какие-то настоящие тайны города и хотя бы крупицы его подлинного величия.

Но, конечно же, я сдалась.

В эти последние дни мне становилось все трудней принять какое бы то ни было конкретное решение.

А когда я в итоге принимала его, то не доводила дело до конца — вот как, например, сейчас решила собрать чемодан — я всего лишь вытащила свои некрасивые и дорогие наряды из шкафа и из комода, раскидала их по кровати, по креслу и по полу, а затем уселась и принялась смотреть на них с полнейшим недоумением. Казалось, каждый из них обладает какой-то отдельной и по-ослиному упрямой индивидуальностью, решительно противящейся стирке и утюжке.

— Все дело в этих тряпках, — объяснила я Дорин. — Я вернусь, а они тут накиданы.

— Ну, это-то пустяки.

И со своей всегдашней, исполненной изящества азартностью Дорин начала подбирать мои трусики, чулки и изысканные — без бретелек — лифчики (дар компании по производству корсетов, которым я, однако же, так и не посмела воспользоваться), а затем и, одно за другим, печальную вереницу моих безобразно пошитых платьев по сорок долларов за штуку…

— Эй, послушай-ка. Вот это не надо. Я его надену!

Дорин извлекла из охапки платьев нечто причудливое, черное и швырнула мне на колени. А затем, скатав все остальное в мягкий шар, похожий на гигантский снежок, запихала его с глаз долой под кровать.

* * *

Дорин постучала в зеленую дверь с золоченой ручкой.

Изнутри послышался шорох и сразу же оборвавшийся мужской смех. Затем высокий юноша в рубашке с засученными рукавами приоткрыл дверь и выглянул. Его золотистые волосы были расчесаны на пробор.

— Детка! — заорал он что есть мочи.

Дорин утонула в его объятиях. Я подумала, что это, наверно, и есть приятель Ленни.