Под щитом красоты

«Во избежание напрасного кровопролития» Пепеляев предложил сдаться, гарантируя жизнь даже командирам и коммунистам, – этот рыцарь всегда выполнял обещания. Но ему, уже серьезно раненный, противостоял такой же рыцарь – осажденный Строд предложил сдаться самим осаждавшим: «Наша сдача может лишь углубить Гражданскую войну, разорить еще более и без того разоренный край. Разве с нашей стороны это не будет нравственным преступлением?» И патетический финал: «Ключ к прекращению Гражданской войны в ваших руках, не бросайте же его в море крови, а откройте им дверь мира».

И бысть ту сеча зла и люта… Бысть нестерпимый мраз…

Не стану пересказывать, ибо этим можно только ослабить впечатление. Вся пепеляевская эпопея переполнена документальными фактами такой зримой и осязаемой силы, что автор «Зимней дороги» поступает очень мудро, отказываясь от всякой патетики, но придерживаясь того же ровного, проникнутого сдержанной страстью слога. Высокого при этом слога (попутный вызов филологам: определить, чем достигается это ощущение высоты; мне кажется, главную роль играет интонация, ритм, а не лексический состав).

«За Стродом стояла вся мощь красной Москвы, за Пепеляевым не было никого, но мы всегда больше сочувствуем осажденным, чем осаждающим. Как бы все ни обстояло в большом мире, в этой точке пространства они в меньшинстве, они страдают, они уже потерпели поражение, раз им пришлось уйти под защиту крепостных стен, а нам свойственно верить, что правда – на стороне слабейших. Все грехи прощаются им за то, что они замкнуты в кольце укреплений, как душа в теле, как узник в темнице, как Хома Брут – в восставшем из круговой черты на полу незримом столпе, о который бессильно бьются силы тьмы. Кажется, осажденные противостоят не столько другим людям, сколько хаосу и смерти, и мы не потому желаем им выстоять, что они во всем правы, а потому, что они всего лишены. Чем труднее им оставаться людьми, тем сильнее наша вера в их человечность. Нам хочется думать, что внутри этого магического круга все равны, объединены братской любовью и, как сироты, жмутся друг к другу в поисках последнего оставшегося для них в мире тепла».

Вот этим и занимается художественная литература – она противостоит не столько другим людям, сколько хаосу и смерти, наделяя людей значительностью, которой они лишены перед лицом равнодушной природы.

Роман завершается цитатой из Метерлинка, над которой размышлял один из спутников Пепеляева, словно бы предвидя будущее противостояние Пепеляева и Строда: «Мы знаем, что во вселенной плавают миры, ограниченные временем и пространством. Они распадаются и умирают, но в этих равнодушных мирах, не имеющих цели ни в своем существовании, ни в гибели, некоторые их части одержимы такой страстностью, что кажется, своим движением и смертью преследуют какую-то цель».

Вот этим и занимается художественная литература – из хаоса и бессмыслицы она творит иллюзию смысла.

Но нам-то нужнее иллюзия смысла не чьей-то, а именно нашей, истории!

Прощанье с родиной

На первый взгляд странно, что солидный том Леонида Млечина «Брежнев» (М., 2008) вышел в серии «Жизнь замечательных людей», – для нас Брежнев был воплощением ординарности, лучшим подтверждением нашей утешительной уверенности, что мы неизмеримо умнее тех, кто наверху. И его подробная биография как будто с самого начала подтверждает это. После краткого пребывания в гимназии в качестве приготовишки – учащийся трудовой школы, затем кочегар, слесарь, студент землеустроительно-мелиоративного техникума, инженер-теплосиловик, курсант танковой школы, – столько профессий освоить и ни на одной не задержаться, все тянуться к карьере «просто начальника»… Мы же тогда не знали таких красивых слов, как профессиональный менеджер, профессиональный политик: где не сеют, не пашут и не пишут статей и книг, на наш тогдашний взгляд, ничего и не делают.

Конечно же, «Леня» тоже был молод, в кого-то влюблялся (в особу, подозрительную по поводу еще не набравшего силу пятого пункта), о чем-то мечтал, но – источники умалчивают о романтике: об этих серых людях, как правило, и вспоминают такие же серые чиновники, почти ничего, кроме казенных штампов, изобразить и разглядеть не умеющие. Лишь чудом сохранилось стихотворение юного Леонида, посвященное гибели Вацлава Воровского, – подражание Северянину!

Это было в Лозане, где цветут гемотропы,
Где сказочно-дивные снятся где сны.
В центре культурно кичливой Европы
В центре красивой, как сказка страны.

(Правописание сохранено в почтительной неизменности. – А.М.)

Баллада слишком длинна, чтобы ее привести целиком, но концовкой предлагаю насладиться: