Под щитом красоты

Словом, галлюциногенность цветет пышным цветом, но при этом масса ума, пластичности, и – и все это про нас! И даже отчасти про меня.

Сергей Арно, «Смирительная рубашка для гениев» (СПб., 2012). В России один за другим исчезают известные писатели, ходят слухи, что их истребляет какой-то маньяк-литературофоб, но оказывается, что в стране осуществляется вполне рациональный социальный проект, негласно признавший манию писательства особо опасной формой душевного заболевания – потому-то писателей и держат в особом, девятом отделении психиатрической больницы. Роман, однако, не ограничивается этим жестоким гротеском, в нем есть и Ангел со шрамом, и странствия белыми ночами – мир диковинный и дикий, но все равно опять-таки наш.

Владимир Шпаков, «Счастливый Феликс» (М., 2010). Главный герой стремительно переходит от нумизматики к фарцовке, далее к риелторскому бизнесу и уже мечтает вознестись на верхушку финансовой пирамиды, но, как и подобает гордецу, оказывается низвергнутым в бездну, попадая в финале в ледяной ад. И в этот, на поверхностный взгляд, почти физиологический очерк с четко обрисованными и вполне земными персонажами естественнейшим образом вплетаются то некий неразменный рубль – своего рода талисман Феликса, то ненецкая то ли ведьма, то ли шаманка Катя, то опекающий героя мистический Защитник… «Таинственна ли жизнь еще? Таинственна еще».

Павел Крусанов, «Мертвый язык» (СПб., 2009). Это текст прямого действия, роман-манифест, роман-протест против наводнения подделок (жаль, что в прицел не попала и Нобелевка). Роман открыто идеологичен, но персонажи, рассерженные молодые люди, ощущаются совершенно живыми, язык на редкость изящен, фантазия роскошна – чего стоит один только душ Ставрогина, отделяющий фальшивое от подлинного! И все опять-таки про нас, и если уж не про самое главное (такого просто не бывает, главным становится все, что достаточно долго нас изводит), то про очень важное для меня лично.

Павел Мейлахс, «Пророк» (М., 2006). Впечатляюще явлен фантасмагорический и вместе с тем абсолютно достоверный мир, в котором миссия пророка сделалась частью сферы услуг. И в этом мире глава пророческой конторы «Мухомор», умеющий по зову сердца и за хорошие деньги глаголом жечь сердца людей, в один и тот же день спорит с мертвым братом, ввязывается в пьяную драку, блуждает по опасным и таинственным улицам, совершает экскурсию в собственное детство, так что и здесь с галлюциногенностью полный порядок. С той важной разницей, что тут она работает на нас!

И не могу удержаться, чтобы не упомянуть еще один сборник рассказов, хотя он не написан, но только издан в Петербурге.

Владимир Медведев, «Охота с кукуем» (СПб., 2007). Кратко пересказать книгу невозможно именно потому, что это рассказы, но можете мне поверить, что в лучших из них – на мой взгляд, это «Охота с кукуем» и «Родительская косточка», хотя по-своему хороши все, – сказочные миры и жестокая реальность переплетаются с редкой выдумкой и мастерством.

Я не собираюсь настаивать, что все эти авторы пишут лучше, чем Мо Янь, – судя по «Стране вина», он хотя и далеко не гениальный, но отличный прозаик, и, кто останется в вечности, пусть решает время, ибо несправедливость его суда и становится окончательной: мало кому приходит охота фальшивыми средствами продвигать давно умершего и забытого писателя. Игрушка должна быть новой, сенсация всегда звучит примерно так: «Мы только что открыли!..» А сенсации типа «Мы только что извлекли из забвения!..» случаются исключительно редко. И три четверти нобелевских лауреатов уже вполне успешно перенесены временем из списка «вечно живых» в историю литературы, – я сейчас не о времени, а о себе.

Мне, стареющему бюджетнику, не до вечности, мне всего лишь хочется читать книги, которым до меня есть дело. И мне не до тех, которым не до меня. А если они еще и заглушают писателей, живущих одною жизнью со мной, способных мне что-то открыть, чем-то меня подбодрить, – то я их ощущаю как не просто безразличную, но как прямо враждебную мне силу. Занявшую начальственное место, которое должно оставаться пустым.

Вот с тем и примите.

Но почему мы так легко сдались силе, лишающей нас зеркала, в котором наша жизнь предстала бы значительной, в какую она никогда не может преобразиться, не отразившись в художественном слове? Ведь предметы и события не бывают прекрасными – прекрасными бывают лишь рассказы о событиях и предметах. Почему мы не позволяли себе навязывать кумиров цековской Москве и с такой готовностью улеглись под нобелевский Стокгольм?

Что это у нас за мазохистский стокгольмский синдром: тех, кто нас вытесняет из мира, приветствовать радостным гимном, заглушающим безнадежные зовы наших собственных душ?