Под щитом красоты

Да что заглядывать к соседям! Если бы в пору нашей молодости Шукшин был вытеснен каким-то более крупным писателем, скажем, Фолкнером, Трифонов Прустом, а Распутин Гамсуном, возможно, и советская власть до сих пор бы стояла: у нас не было бы стимула любить и отстаивать страну, в которой бы мы не видели ничего красивого и значительного.

К счастью, в те времена Шукшина не оттеснял Фолкнер, которого было очень трудно добыть и еще труднее понять: при всех наших нехватках и унижениях у нас не было ощущения, что мы живем во второразрядной державе, которой еще ползти и ползти до звании «нормальной», то есть заурядной страны. Мы не сомневались в своей ценности, а потому и ценили писателей, в зеркале которых видели себя. Но сегодня в тени саморазрушительной химеры о нашей второсортности разрослась еще и гибельная сказка об упадке нашей литературы, хотя талантов сейчас ничуть не меньше, чем было сорок лет назад и будет через следующие сорок лет. Именно для одоления этой клеветнической выдумки и необходимо защищать современную русскую литературу. Для этого совсем не нужно искусственно тормозить иностранную – достаточно каждому толстому журналу назвать десяток достойных поддержки российских авторов, а их произведения при помощи государственных структур разослать хотя бы по библиотекам более или менее крупных городов и университетов, одновременно выделив на местных и федеральных телеканалах обязательное время для встреч не только с любимчиками тамошнего начальства, но и с каждым из выдвиженцев. Притом не раз и не два, с презрением пропуская мимо ушей лакейскую демагогию о «рейтингах». Государство должно служить не прибыли, а вечности.

Собственно, организационных форм можно придумать множество, если только понять: каждое новое поколение должно видеть себя в новом зеркале, иначе в истории народа возникают опаснейшие пустоты.

Пить из драгоценного сосуда

Перед нашими глазами промелькнули и почти уже растаяли во мгле времен целые три литературные эпохи – социалистическая, перестроечная, постмодернистская. И параллельно с ними – или перпендикулярно? – уже много десятилетий живет и разрастается независимый и абсолютно оригинальный мир Валерия Попова. Он и в свои «за семьдесят», словно не чувствуя возраста, выдает на-гора книгу за книгой, по-прежнему искрящиеся остроумием и зоркостью, по-прежнему ошарашивающие фантасмагоричностью.

В чем же источник этого поистине кавказского долголетия? Да в том самом мире, который он же для себя и сотворил из подручного и подножного материала – сотворил собственный прелестный мир, бесконечный источник радости, и собственную эпоху, в которой он единовластный правитель и верховный судья. В таких-то условиях чего бы и не жить и не писать: счастье это будет пребывать с ним всегда, покуда он жив, обретая четвертое, пятое и одиннадцатое дыхание! Застолбив свое мироздание демонстративным девизом «Жизнь удалась!» еще в 1980 году, Попов упорно обращает в золото искусства все, что с ним происходит, не обходя и самые мучительные трагедии.

И вот – в автобиографической книге «Горящий рукав» (М., 2008) он решился наконец рассказать о том, как ему это удавалось. Назвать, однако, эту книгу документальной нельзя – в ней не столько перечень фактов, сколько перечень вдохновений, пойманных автором с самых ранних дней своего сотворения, начиная с детской ванночки. Этот «перечень восторгов» читаешь с радостью и азартом болельщика: вот, оказывается, как вырастает писатель! Вот когда еще он, оказывается, почуял, что в мире нет пустяков, – взгляд художника может и груду мусора превратить в сундук с драгоценностями.

Но ведь нам много лет благородные гуманисты давали понять, что дело литературы оплакивать человеческие страдания? Попов думает иначе: «Задача литературы – приучить людей пить страдания не из лужи, а из драгоценного сосуда».

Оказывается, слоган «Жизнь удалась!» – не столько констатация факта, сколько декларация о намерениях: не сдавайся, жизненный успех не в том, чтобы избежать страданий, а в том, чтобы их эстетизировать. И в этом отношении жизнь Валерия Попова действительно удалась.

Его биографическая книга имеет для рецензента тот серьезный недостаток, что, начиная проглядывать ее в поисках нужных цитат, не удерживаешься и перечитываешь вновь. Детские воспоминания лирически очаровательны, воспоминания перестроечные публицистически увлекательны, а картины литературного мира Ленинграда, на мой взгляд, обладают буквально историко-литературной ценностью. Какую Атлантиду мы потеряли!