Под сенью дев, увенчанных цветами

Незадолго до того Блок поколебал мои представления о мире и развернул передо мной новые возможности счастья (которым позже было суждено превратиться в возможности страдания): он убедил меня, — в противоположность тому, во что я верил в эпоху прогулок в сторону Мезеглиза, — что женщины только и мечтают заниматься любовью. В придачу к этой услуге он оказал мне еще одну, которую я сумел оценить намного позже: сводил меня в дом свиданий. Он заранее меня предупредил, что там будет много красивых доступных женщин. Но в моем воображении лица их как-то расплывались, и я надеялся, что дома свиданий помогут мне придать этим лицам определенность и четкость. И если за «благую весть» о том, что счастье и обладание красотой не вовсе недостижимы и не следовало отрекаться от них навсегда, — за всё это я был обязан Блоку такой же благодарностью, как какому-нибудь врачу или философу-оптимисту, внушающему нам надежду на долгие годы жизни в этом мире и на то, что, перейдя в мир иной, мы не вовсе будем изгнаны из этого, — то дома свиданий, куда я хаживал позже, позволяли мне добавить к женской красоте тот элемент, который мы не в силах выдумать, который на самом деле есть сокращенный вариант всей существующей с древних времен красоты, воистину божественный дар, единственный, который мы не могли бы получить сами от себя, перед которым обращаются в ничто все логические построения нашего ума и которого мы можем ждать только от реальности, словом, человеческое обаяние; эти дома заслуживают, чтобы я поставил их в один ряд с другими благодетельными изобретениями человечества, происхождения не столь древнего, но не менее полезными, — с иллюстрированными изданиями по истории живописи, симфоническими концертами и трактатами о «городах-музеях»[121] (до появления которых мы воображали, будто прелесть Мантеньи, Вагнера, Сиены сродни тому, что есть у других живописцев, музыкантов и городов). Но дом, в который Блок меня отвел и где сам он давно уже не был, оказался низшего разбора: персонал весьма посредственный и слишком редко обновлялся, так что ничто не могло утолить любопытство, которое когда-то меня одолевало, или раздразнить его заново. Хозяйка заведения не имела понятия о женщинах, о которых ее спрашивали, и всё время предлагала тех, которые нам не нравились. Особенно она расхваливала мне одну, говоря с многообещающей улыбкой (как про невесть какую редкость или неземное наслаждение): «Это же еврейка! Представляете себе?» (надо думать, именно поэтому она называла ее Рашелью). И с дурацким притворным восторгом, надеясь, видимо, меня им заразить, хрипела, словно в последнем порыве страсти: «Только подумайте: еврейка, это же умопомрачительно! Ах!» Увидел я и эту Рашель, хотя она меня не заметила; черноволосая, некрасивая, но с умным лицом, она, время от времени облизывая губы кончиком языка, нахально улыбалась клиентам, которых с ней знакомили, и я слышал, как они вступали с ней в разговор. Ее худое узкое лицо обрамляли черные вьющиеся волосы неровной длины, словно обозначенные штрихами на рисунке тушью. Хозяйке, которая предлагала мне ее с крайней настойчивостью, расхваливая ее тонкий ум и образование, я каждый раз обещал, что как-нибудь нарочно приду познакомиться с этой Рашелью, которую про себя прозвал «Рашель когда Господь». Но в первый вечер я слышал, как она, уходя, говорила хозяйке:

— Значит, договорились, завтра я свободна; если у вас кто-нибудь будет, не забудьте за мной послать.

И после этих слов я уже не мог видеть в ней личность: она тут же угодила, с моей точки зрения, в общую категорию женщин, которых роднило обыкновение забегать сюда вечерком в надежде подзаработать. Менялись только слова; иногда она говорила «если я вам понадоблюсь», иногда «если вам кто-нибудь понадобится».

Хозяйка не знала оперы Галеви[122] и не понимала, почему я всегда называю ее «Рашель когда Господь». Но шутки забавляют нас ничуть не меньше, если мы их не понимаем, и всякий раз она смеялась от чистого сердца, говоря:

— Ну что ж, нынче вечером я вас еще не сведу с «Рашелью когда Господь»? Надо же: «Рашель когда Господь»! Эх, здорово придумали. Уж я вас обручу. Поверьте, что вы не пожалеете.