Под пристальным взглядом

Мужчина лет шестидесяти, с очками – блюдечками на носу стоял у магазина и ругался. Ругался гневно, до багрового румянца на старых морщинистых щеках.

– Ведь подумать только! В рабочее время пьют, черти. Дело идёт насмарку. В конце концов пей, да человеческого достоинства-то не теряй!

– Во, распекает Васильич пьяниц! – с восторгом отозвалась проходящая мимо женщина, – правильно, вот, если бы все так поступали с ними, как он, право, меньше бы наши мужики пить стали.

– А кто он, этот Васильич? Управляющий? Бригадир? – спросил я.

– Кладовщик он, но бывший фронтовик.

– Я к спиртному с войны предвзято отношусь, – рассказывал мне потом Владимир Васильевич Опарин. – Помнится, это было под Ленинградом. Нашим командованием была предпринята попытка прорвать блокаду. Выступал и наш полк. Я там был комсоргом. Но дело не в том. Бои шли, что называется, жаркие. Запомнился мне один момент: венгры против нас были брошены. На машинах. Духовой оркестр. У солдат сигары в зубах. Пьяные. Психическая атака. Я пулемётчику кричу: – огонь! Огонь! А пулемёт молчит. Пулемётчик ничком ткнулся. Какая-то шальная пуля сразила.

Выручили нас артиллеристы. «Катюши» залп дали по немецкой передовой. И, знаешь, даже нам жутко было, когда начали рваться ракетные снаряды. Палёным запахло.

Ребята наши на прорыв пошли. Через немецкие окопы, блиндажи. Там-то и находили они этот дьявольский шнапс и ром. Пили. Дурели. Рассудок, осторожность теряли. Лезли на рожон и гибли зря.

– Владимир Васильевич, а на фронт вы как попали? Добровольцем пошли или вас мобилизовали? – наивно спрашиваю я.

– Добровольцем ушёл я. Но, мне кажется, это особого значения не имеет: в армии нашей ведь далеко не все были добровольцы, а дрались за отечество не щадя жизни. Был у меня друг Саша Шмаков. Не доброволец. Но случилось так, что мы с начала войны попали с ним в военно-политическое училище. Вместе с ним по тревоге выбыли в район боевых действий, недалеко от Ленинграда. В пути получили звания – младших политруков.

Когда мы прибыли на место, там готовился танковый десант, задачей которого было прорвать оборону немцев на фронте протяжённостью 5–6 километров. Нас, необстрелянных, для участия в этой операции не брали. Но Саша как-то попал.

И вот пошли наши танки в наступление. На броне – пехота. Немец прямой наводкой шпарит. Срезает с танков наших ребят. Сколько тогда погибло! Я-то, говорю, там не был, но видел, как возвращались обратно танки. «Немногие вернулись с поля». На одном привезли Сашу. Убитого. Его танкисты подобрали и вывезли, чтоб свои похоронили. Такие почести на войне не всем достаются. Похоронил я своего друга. А вскоре был ранен.

После госпиталя опять на фронт, и, представь, в те же места. Даже нашёл могилу Саши Шмакова. Из обломков самолёта соорудил ему обелиск.

– Владимир Васильевич, – спрашиваю я снова – А что вам всего больше запомнилось из военного времени?

– Окончание войны. До сих пор не могу определить того состояния души, не могу точно сказать, что овладело мною, когда мы услышали известие о том, что Германия капитулировала. Акт о капитуляции был подписан в пригороде Берлина Карлс-Хорсте. Как раз там стоял наш сапёрный батальон, где я был парторгом. Акт подписывался в здании Высшего инженерного училища бывшей немецкой армии. Непосредственно в здании я не был, конечно. Но видел, как шли машины с представителями воюющих держав. Помню, как щёлкали фотоаппараты корреспондентов, от вспышек аж глаза резало. Процедура подписания акта о капитуляции заняла минут 15. Чёрт возьми, думал я, неужели ради этих 15 минут было пролито море крови, искалечено, исковеркано миллионы судеб.

Разговор с Владимиром Васильевичем был долгим, интересным. Я узнал, что за войну Владимир Васильевич был дважды ранен, контужен. Узнал, что он имеет ряд наград: орден Красной Звезды и орден Отечественной Войны II степени. Он награждён медалями «За оборону Ленинграда», «За отвагу», «За взятие Варшавы», «За победу над Германией».

– Владимир Васильевич! – задал я последний вопрос. – А как сложилась ваша судьба после войны?

– О, об этом надо говорить особо. Скажу, что не всё было гладко. Было время, когда я и метлы вязал, и кору драл, и металлолом собирал. Ведь я инвалид войны: работу найти для меня трудно. Работал я и бригадиром, и председателем сельского Совета, а сейчас тружусь кладовщиком в совхозе «Кургановский». Я фронтовик и не могу без дела.

У трёх дубов

Давным-давно, ещё до революции, стоял на просёлочной дороге Огорь – Фокино посёлок Кукшин. По дороге в ту пору ездило много всякого народу: купцы, крестьяне, брянские заводчики. Но со временем трасса изменилась, дорога заросла травой, выбитые колеи сровнялись, Посёлок Кукшин, жители которого кормились, можно сказать, за счёт проезжих, начал распадаться. Прошло ещё несколько лет, и единственным напоминанием о посёлке остались три громадных дуба в четыре обхвата каждый, стоявшие ранее под окнами кукшинского трактира.