Под местным наркозом

Сегодня мне ничего не стоит поместить своего ученика Шербаума в освященное железобетонное пространство и заставить его публично исповедоваться: «Среброуста пришлось вычеркнуть. Они заявили: для первого номера чересчур полемично. Если нападаешь на Кизингера, надо напасть и на Брандта. Говорят, он тогда дошел до того, что носил норвежский военный мундир. Но тут я им и сказал: Начхать мне на вашего Кизингера. Но все, что написано о Хюбенере, останется, иначе я складываю с себя полномочия…»

(Обозревая подземную церковь, я сказал Линде: «Если мы все же обвенчаемся, то только здесь…»)

Пока они снимали со всех шести обточенных зубов мерку с помощью фольги, пока наносили кисточкой на усеченные конусы целительную жидкость «тектор», пока на зубы надевали металлические колпачки, которые должны защищать их от внешнего воздействия, я черпал мужество лишь в зажигательно-веселой «Встрече с Шоком», передаче, стоившей, как я потом подсчитал, сто пятьдесят восемь тысяч марок. Господин Шок получил около десяти тысяч, дирижер по фамилии Айсбреннер положил в карман три тысячи. Грим, включая шиньоны, парики и собственно грим, стоил четыре тысячи триста марок. Главный осветитель и его десять помощников получили за шесть съемочных дней пять тысяч шестьсот девяносто восемь марок. Все это я выстроил в ряд: оформление — веерообразные пальмы (купленные, взятые напрокат старые костюмы, новые костюмы, специально изготовленные костюмы, равно как задники, плюс пожарник); ничего не стоила только операторская тележка радиостанции «Свободный Берлин»[84]. Впрочем, все это, вместе взятое, мало что говорило о моем самочувствии, когда мне надевали металлические колпачки. Пока шла передача, и по мере того, как она становилась все более дорогостоящей, меня занимало, в сущности, лишь одно слово — «стушеваться».

Да, мне хотелось стушеваться. Стать ниже травы, тише воды. Уменьшиться до полной незаметности. Словно некоторые люди, которые быстро исчезают за углом (закуривая сигарету), а потом их уже никогда не обнаружишь, потому что они по собственной воле (куда же?) стушевались. Стушеваться — это больше, чем испариться. Возьмем, к примеру, школьный ластик, который с радостью стирает и стирается, обнаружив ошибку; так же и я сотрусь на школьном фронте до полной незаметности, останутся одни только крошки; эта пылинка, нет, эта, нет, та, — типичный Штаруш. Он стерся до конца из-за своего ученика. (Теперь Шербаум винит меня в своем поражении.) Штудиенрат, который целиком растворяется в работе, который хотел все сделать одновременно. Но теперь уже не стоит. («Я разочарован, Филипп, огорчен и разочарован…»)

Лечение успешно продолжалось; спустя три дня, когда врач опять снял у меня металлические колпачки и примерил пробные мосты и когда мне опять накидали в рот ложкой розовый гипс, я снова возненавидел своего зубного врача.

(В тот день по телевизору показывали feature «Политическое убийство: Малькольм Икс»[85].)

Когда гипс у меня во рту стал затвердевать, он сказал:

— Закомплексованность, которую вы испытываете по отношению к своей коллеге, объяснима: из-за Шлоттау вы ничего не можете.

Я стал разоблачать его по пунктам: он, который самонадеянно утверждает, будто намерен осчастливить мир глобальной профилактикой, он, который видит себя на переднем крае борьбы против кариеса, он, который громогласно проповедует обязательный осмотр зубов в дошкольном возрасте, он — именно он — в часы приема то и дело куда-то исчезает: прячется в уборной. Я показал ему, что он там делает: быстро, жадно, по-детски, по-звериному набрасывается на липкие сладости и поглощает их в огромном количестве. В этой крохотной каморке он, стоя, лакомится, громко и торопливо жуя, тая от блаженства. А иногда, между приемом одного пациента и другого, садится на стульчак, а потом опять жрет сладости.

— Вы, — сказал я, — вы хотите убедить меня в том, что у меня комплексы, что я, вероятно, чуть ли не импотент, а сами сидите в уборной — вот! — в уборной и, причмокивая, сосете сливочную карамель. С влажным блеском в глазах смакуете шоколадное ассорти, брызгая слюной, похотливо грызете глазированные орехи, потом приходите в неистовство из-за того, что кулек пуст, и хватаетесь — вот, вот! — хватаетесь сразу же после ваших оргий за ирригатор «Аква», чтобы пульсирующей струйкой воды смыть следы обжорства, следы свинства… И вы считаете себя врачом?

Зубной врач попытался оправдаться, говоря, будто безобразие в туалете не что иное, как научный эксперимент для опробования ирригатора «Аква», но тут его помощница захихикала. Потом он заговорил о некоторых навязчивых идеях: при длительном процессе лечения они передаются от пациента к врачу.

— Речь идет о психологическом заражении. Вспомните, что вы делали примерно неделю назад, когда отношения между вашим учеником и вами подверглись болезненным испытаниям на разрыв. Как вы переносили боль?