Под местным наркозом

Выйдя из магазина и преодолев некоторое внутреннее сопротивление, я двинулся к Кемпинскому. Сухой мороз держался долго, но теперь моросил дождь. На площадке перед кафе почти не было народа, а те, что проходили по ней, не задерживались. Какая-то сила, которую я счел сентиментальностью, но с которой не мог сладить, заставила меня остановиться, выжидая, на том участке мостовой, который Филипп выбрал в качестве места действия. (Неизвестный в твидовом пальто.) Подняв воротник пальто и поглядывая на часы, я делал вид — перед кем? — будто у меня здесь назначено свидание. Оттепель и моросящий дождь разрушили-продырявили-зачернили сугробы, обрамляющие площадку. На мостовой ничего не было. Только сырость, которая проникала сквозь подошвы. Неужели я надеялся обнаружить следы? Здесь в январе 1967 года семнадцатилетнего гимназиста Филиппа Шербаума стошнило при виде дам, объедавшихся пирожными.

На террасе сидело не так уж много людей. Ничего похожего на тот день: несколько пожилых женщин, два-три одиноких господина, на заднем плане за сдвинутыми столиками стайка медицинских сестер, а впереди, как истинная приманка для глаз, — индиец с дамой в экзотических шелковых одеяниях. Они пили чай, но пирожных не ели. Зато Веро Леванд ела пирожное.

Она сидела в своем пальтишке с капюшоном, вытянув ядовито-зеленые ноги, и быстро, ложка да ложкой, заглатывала ореховый торт со взбитыми сливками. Наши взгляды встретились; я увидел, как она ест… и она увидела, что я вижу, как она ест. Веро не прекратила орудовать ложечкой, хотя я наблюдал за тем, как она орудовала ложечкой. И движения ее не стали ни более быстрыми, ни менее равномерными. А я не снял очки, не стал дышать на стекла, протирать их. Она ела из протеста. Я понимал, что она ест ореховый торт со взбитыми сливками из протеста. Пожилые дамы за соседним столиком пили кофе и не ели пирожные. Ни у одной из дам не было собаки.

— Ну как, Вероника, вкусно?

— Все дорогое вкусно.

— Разве это может быть вкусным?

— Хотите тоже кусок?

— Придется, видно.

— Я угощаю.

Я выбрал шварцвальдский вишневый торт. Веро Леванд заказала еще и для себя:

— Безе со взбитыми сливками.

Мы молчали, глядя в разные стороны.

Когда принесли торт и безе, мы молча принялись за еду. Честно говоря, торт оказался вкусным. На ее пальто с капюшоном уже ничего не было видно. Индийцы рассчитались и ушли. Медицинские сестры, что сидели за нами, время от времени смеялись — через разные промежутки времени, но зато одновременно. Группы гостей из Западной Германии в прозрачных облегающих дождевиках замедляли шаг на площадке перед кафе, но потом шли дальше — жалели деньги. Электрорадиаторы под потолком террасы не переключили, они работали, как будто все еще стоит мороз. Слева, через три стола от нас, сел негр в верблюжьем пальто — он сел прямо под раскаленными радиаторами. Его знаний немецкого хватило на то, чтобы сказать:

— Порцию шварцвальдского вишневого торта.

— Ну как, Веро? Заказать еще?

— Достаточно.

— Может, что-нибудь полегче? Песочное печенье?

И опять мне не осталось ничего другого, как угостить Веро сигаретой «рот-хэндл». Она курила, не глядя на меня. Я курил, не глядя на нее. В паузах вверх поднимались пузыри, в которых могли бы уместиться диалоги на продуваемом ветром рейнском променаде по дороге в Андернах. (Вероятно, моя прежняя невеста имеет право участвовать во всем этом на равных; кто сосчитает, сколько раз я сидел у нее за столом незваный.)

— Скажите, Веро, вы были когда-нибудь в Андернахе на Рейне?

— А вы были когда-нибудь в Хапарандо, господин штудиенрат Штаруш?

(Она всегда так говорит, погода здесь ни при чем — это не от насморка.)

— Скажите, Веро, почему вы, собственно, не удаляете полипы в носу?

— А почему вы их не выращиваете?

(Теперь она вертит в руках серебряную ложечку; сейчас ложечка исчезнет.)

— Между прочим, госпожа Зайферт обратила мое внимание на то, что мой ковер лезет.

— Раньше вы этого не знали?

(Позже, много позже, она подарила мне эту ложечку.)

— А теперь я заплачу. Согласны?

На столе лежала листовка: «Пожар!» Мы вышли из кафе, ноги у нас окоченели, а во рту была приторная сладость.

3

Остались рожки да ножки. Пустые промежутки, которые легко заполнить. Позже стали торговать воспоминаниями. Что-то должно было случиться и частично произошло, но не у нас. Позже стали приходить неоплаченные счета. Никто не признавался. Позже продолжали проводить профилактику. В каждом Раньше заключено Позже.

Курс лечения верхней челюсти мало чем отличался от курса лечения нижней. Даже сейчас, когда это ушло в область предания и оплачено сполна, мой зубной врач отвечает на все вопросы. Вчера я сказал, что он должен признать: при всем его дружелюбии он был со мной резок, иногда обрывал, и тут он излил на меня целый поток красноречия: