Под маской скомороха

«Хрум, хрум, хрум…» – захрустел снег под быстрыми шагами привратника. Отсутствовал он недолго. Спустя несколько минут калитка в воротах отворилась, и Истому встретила приветливо осклабившаяся бородатая физиономия слуги купца. Он униженно поклонился, но прямой, как шест, Истома даже не глянул в его сторону; еще чего! Привратник провел юного боярина к сеням, и он, волнуясь необычайно, – а ну как ему дадут от ворот поворот, куда идти дальше, где приклонить свою головушку? – вступил в горницу.

Там его уже ждал сам Томило Иголка. Он был невысокого роста, крепко сбит, с коротко подстриженной бородкой – на иноземный манер. Да и в его платье русского было маловато: домашний кафтан с пуговицами, очень похожий на польский, узкие немецкие штаны до колен, полосатые шерстяные чулки, явно из Готланда, и мягкие замшевые башмаки; пожалуй, только они и вышли из рук псковского сапожника. Купец внимательно смотрел настороженными глазами на юного боярина, словно ожидая какого-нибудь подвоха.

Он конечно же видел Истому. Но только в глубоком детстве, когда тот под стол пешком ходил. Наверное, никого другого из новгородцев Томило Лукич не принял бы в своем доме, но имя Семена Яковлева, его спасителя, было для него свято. После того как он поселился в Пскове, они встречались только раз, когда отец Истомы приезжал в Псков по каким-то своим делам, но юный боярин хорошо помнил, столько тогда он гостинцев привез от Томилы Лукича. Купец, что называется, выбился в люди и был одним из самых богатых и уважаемых купцов Пскова. И все благодаря участию в его судьбе Семена Яковлева, который не побоялся ссудить беглого друга средствами для начала своего дела.

Истома снял потешный ящик, низко поклонился Томиле Лукичу, поприветствовал его чин по чину, и сказал:

– Я сказал неправду. У меня нет никакого послания от моего отца…

– Отца?! – Купец внимательно пригляделся и воскликнул: – Истома! Как же это я тебя, юный боярин, не признал?! Ведь ты вылитый Семен Остафьевич. Вырос, ах как вырос… Ну-ка, иди сюда, дай я тебя обниму, сын моего лучшего друга…

Они обнялись. Купец облобызал Истому троекратно по русскому обычаю, и у юного боярина невольно навернулись слезы на глазах.

– Што такое?! – воскликнул купец. – Пошто плачешь, Истома Семенович?

– Нет больше отца… – глухо ответил Истома. – Никого нету…

– Как это – никого? Неужели?..

Купец побледнел. Ему вдруг вспомнились собственные мытарства. Неужто и Семена Яковлева постигла его судьба?

– Вот что, Истома, ты разоблачайся – и к столу. Поди проголодался с дороги. За столом и поговорим, – распорядился купец.

Он видел, что юный боярин вот-вот разрыдается в голос. Истома стоял перед ним как в воду опущенный, закусив нижнюю губу до крови и не в состоянии вымолвить ни единого слова. В горле торчал ком, и не было никакой возможности проглотить его…

Когда Истома поведал Томиле Лукичу, что случилось с семьей, тот долго молчал, о чем-то сосредоточенно размышляя. Лицо его было бледным и печальным. Истома хоть и был голоден, но до еды так и не притронулся; он ждал, что скажет купец. Наконец тот тяжко вздохнул и молвил:

– Марфа… Она и моему семейству принесла много зла. Ведьма проклятая! Царствие Небесное твоим родителям… – Он истово перекрестился три раза. – Их уже не вернешь… однако ты можешь быть спокоен – в беде я тебя не оставлю. Твоему отцу я должен немного денег, ты их получишь, но даже без этого приютил бы тебя и обогрел. Живи у меня, сколько хошь. Будь мне сыном, коль уж так сложилось. Если согласен, буду рад безмерно.

Истома лишь сумрачно кивнул, хотя ему хотелось прильнуть к Томиле Лукичу, как к отцу в детстве. Он немного успокоился – у него появилось надежное убежище. Как будет дальше, Истома пока не думал…

Когда они отобедали, Томило Лукич сказал:

– По здравому размышлению, тебе нужно некоторое время не покидать пределы усадьбы. Мало ли што… Вдруг и в Псков наведаются новгородские приставы. Хотя вряд ли… Но, как говорится, береженого Бог бережет. А там видно будет…

И потянулись томительные зимние дни и вечера. От безделья Истома не находил себе места. Ему выделили комнатку на втором этаже дома, рядом с повалушей, где было только одно оконце, забранной хрустальной слюдой. Из него просматривалась блеклая заснеженная даль, украшенная золотыми церковными куполами, которые радовали своим праздничным сиянием, особенно в редкие солнечные дни.

Оконце постоянно замерзало, хотя в комнатке было довольно прохладно, и Истоме приходилось оттаивать его ладонью, чтобы смотреть на вольный мир. Этим он мог заниматься часами. Юный боярин решил послушаться совета Томилы Лукича и какое-то время посидеть, что называется, взаперти. Конечно, его душа рвалась покинуть временное «узилище». Но предельная настороженность и осторожность, проявившиеся у него после побега с Колмогор и обычно не присущие столь юному молодцу, удерживали Истому в усадьбе купца железными цепями, хоть выход в город ему конечно же никто не возбранял.