Под куполом

В то время, как Барби говорил с полковником Коксом, Энди Сендерс сидел под стеной склада позади здания РНГХ и смотрел в небо на неестественного цвета звезды. Он тоже витал сейчас где-то вверху, как тот воздушный змей, счастливый, как устрица, беззаботный, как огурец… другие сравнения добавь сам. И одновременно глубокая печаль — удивительно успокоительная, чуть ли не утешительная, — мощная, словно подземная река, текла через него. Он никогда не знал предчувствий в своём прозаичной, практичной, заполненной повседневными трудами жизни. Но теперь у него было предчувствие. Это его последняя ночь на земле. Когда горькие люди придут, он с Мастером Буши уйдёт. Это было так просто и совсем не плохо.

— Всё равно я задержался здесь случайно, — произнёс он. — Принял бы те таблетки, и уже не был бы.

— Что с тобой, брат Сендерс?

Мастер неспешно шёл по дорожке от задних дверей радиостанции, светя себе фонариком перед босыми ступнями. Обтруханные пижамные штаны так же едва держались на костлявых крыльях его таза, но в его образе добавилось кое-что новое: большой белый крест. Он висел у него на шее на сыромятном ремешке. На плече у него висел БОЖИЙ ВОИН. С приклада, прицепленные на другом ремешке, свисали, пошатываясь, две гранаты. В свободной от фонаря руке он держал гаражный пульт.

— Добрый вечер, Мастер, — поздоровался Энди. — Я просто говорил сам с собой. Похоже, что теперь только сам я и могу себя послушать.

— Это туфта, Сендерс. Полная, несусветная, заквашенная на дерьме туфта. Бог всегда слушает. Он подключён к нашим душам, как ФБР к телефонам. И я слушаю также.

Красота этой идеи — вместе с её утешительностью — наполнила душу Энди признательностью. Он протянул трубку.

— Хапни вот дыма. Сразу в башке развиднеется.

Мастер хрипловато засмеялся, взял трубку и, сделав длинную затяжку, задержал дым в лёгких, и уже потом прокашлялся.

— Страшная сила! — сказал он. — Божественная сила. Прёт, как корабельная турбина «Роллс-Ройс», Сендерс!

— Я вкурил тему, — кивнул Энди. Так всегда говорила Доди, и от упоминания о ней у него вновь оборвалось сердце. Он привычно смахнул с глаза слезинку. — Где ты взял этот крест?

Мастер махнул фонарём в сторону радиостанции.

— Там есть кабинет Коггинса. Этот крест лежал у него в столе. Верхний ящик был заперт, но я её выломал. А знаешь, что там ещё лежало, Сендерс? Такие гадостные дрочильные журнальчики, которых даже я раньше не видел.

— Дети? — спросил Энди. Его это не удивило. Если сатана схватит священника, тот может упасть так низко, что ой-ой. Так низко, что может в цилиндре на голове проползти под гремучей змеёй.

— Хуже, Сендерс, — он понизил голос до шёпота, — ориенталки.

Мастер взял у Энди АК-47, который лежал у того поперёк колен. Присветил фонарём приклад, на котором Энди взятым в студии маркером уже успел аккуратно написать КЛОДЕТТ.

— Моя жена, — объяснил он. — Она стала первой жертвой Купола.

Мастер сжал ему плечо.

— Ты хороший человек, Сендерс, раз помнишь о ней. Я рад, что Бог свёл нас вместе.

— Я тоже, — взял у него из руки трубку Энди. — Я тоже, Мастер.

— Ты понимаешь, что должно произойти завтра, нет?

Энди вцепился в приклад КЛОДЕТТ. Сейчас это был достаточно выразительный ответ.

— Скорее всего, они прибудут одетые в бронежилеты, и если нам придётся воевать, целься в головы. Никаких там одиночных, поливай их во всю прыть. А если дойдёт до того, что они начнут нас побеждать… ты же знаешь, что тогда произойдёт, так?

— Да.

— До конца, Сендерс? — Мастер поднял себе на уровень глаз гаражный пульт и присветил его фонарём.

— До конца, — согласился Энди, дотронувшись до пульта дулом КЛОДЕТТ.

17

Олли Динсмор неожиданно проснулся посреди плохого сна, понимая, что случилось что-то плохое. Он лежал в кровати, смотря в серость, создаваемую первым, и потому немного грязноватым светом, который полился сквозь окно, и старался убедить себя, что это был просто неприятный сон, просто обычный кошмар, которого он теперь не мог надлежащим образом припомнить. Огонь и вопли, вот и всё, что он запомнил.

«Не просто вопли. Визжание».

На столике рядом с его кроватью тикал дешёвый будильник. Он схватил его в руки. Без четверти шесть, а никакого звука от отца, который должен был бы уже ходить по кухне. Ещё более выразительное — не слышать запаха кофе. Отец всегда был уже на ногах и полностью одетый самое позднее в четверть шестого («Коровы ждать не могут» — любимая поговорка Алдена Динсмора), а в половине шестого у него уже кипел кофе.

Но не этим утром.

Олли встал и натянул вчерашние джинсы.

— Папа?

Ответа не было. Тишина, лишь тиканье будильника и — издалека — мычание одной, чем-то недовольной коровы. Страхом ему сковало тело. Он убеждал себя, что для этого нет никаких причин, что его семья — полная и полностью счастливая ещё неделю назад — выдерживала все трагедии, предназначенные им Богом, по крайней мере, пока что. Он себя убеждал, но сам себе не верил.

— Папа?