Под куполом

Их лица — если это действительно лица — состояли из углов, но эти углы были все выпуклыми и, как казалось, время от времени они менялись так, словно реальность вне их не имела сложившейся формы. Он не мог определить, сколько их там или где они там. Сначала он думал, что их четверо, потом восемь, а потом только двое. Они вызвали в нём глубокое чувство отвращения, наверное, потому, что были настолько инородными, что на самом деле он абсолютно не мог их воспринимать. Та часть его мозга, которая отвечала за интерпретацию сигналов органов чувств, не могла декодировать информацию, которую присылали ей глаза.

«Мои глаза несостоятельны их увидеть, даже в телескоп. Эти существа находятся в какой-то далёкой-далёкой галактике».

Для понимания этого не существовало оснований — ум говорил ему, что властители коробочки могли бы иметь базу где-то под ледяным покровом на Южном полюсе или находиться на орбите Луны в какой-то их собственной версии космического корабля «Энтерпрайз»[424] — но всё-таки он понимал. Они у себя дома… какой бы ни был этот дом. Они наблюдают. И они наслаждаются.

Конечно, не иначе, потому что эти сукины дети смеются.

А затем он вновь оказался в том спортзале в Фаллудже. Было жарко, потому что там не было кондиционеров, только вентиляторы вверху перемешивали и перемешивали густой суп воздуха, насыщенный смрадом немытых людских тел. После допроса они отпустили всех подозреваемых, кроме двух Абдулл, которые оказались недостаточно прыткими, чтобы убежать и где-то затаиться после того, как взрывы двух самодельных бомб забрали жизни шести американцев, а снайпер застрелил ещё одного — Карстерза, парня из Кентукки, которого все любили. И они стали пинками гонять тех Абдулл по спортивному залу, ещё и посдирали с них одежду, и Барби хотел было сказать, что лучше ему уйти оттуда, но не сказал. По крайней мере, ему хотелось бы сказать, что он не брал в этом участия, но ведь брал же. Они тогда хорошенько распалились. Он вспомнил, как пнул какого-то из Абдулл прямо в его костлявую, заляпанную дерьмом сраку, вспомнил то красное пятно, которое на ней оставил его солдатский ботинок. Оба Абдуллы тогда уже были совсем голые. Он вспомнил, как Эмерсон ударил ногой второго прямо под его обвислые мудя так сильно, что яйца у того подлетели вверх, а Эмерсон кричал: «Это тебе за Карстерза, траханый песчаный нигер». И его матери также вскоре будут вручать флаг, в то время как она будет сидеть на складном стульчике перед могилой, вновь та же самая старая-престарая история. И тогда, как раз когда Барби вдруг осознал, что в техническом смысле именно он сейчас является командиром этих людей, сержант Гакермеер дёрнул одного из них за размотанный хиджаб — единственное, что оставалось на том из одежды, приставил его к стенке и упёр в лоб Абдулле ствол пистолета, запала пауза, и никто не произнёс «стоп» в этой тишине, и никто не сказал «не надо» в той немоте, и сержант Гакермеер нажал на курок, и кровь брызнула на стену, так же, как она брызжет на стену уже в течение трёх тысяч лет и дольше, так было всегда, прощай, Абдулла, не забывай писать, когда будешь иметь свободную минутку между пусканием вишнёвого сока с тамошних девственниц.

Барби оторвал руки от коробочки и хотел встать, но ноги его предали. Его подхватил Расти и держал, пока он не опомнился.

— Господи, — прошептал Барби.

— Ты их видел, да?

— Да.

— Они дети? Как ты думаешь?

— Возможно, — но это был неправильный ответ, не то, во что он сам верил в глубине души. — Вероятно.

Они побрели туда, где их друзья толпились перед фермерским домом.

— Вы в порядке? — спросил Ромми.

— Да, — ответил Барби. Он должен поболтать с детьми. И с Джеки. А также с Расти. Но не сейчас. Сначала ему надо собой овладеть.

— Вы уверены?

— Да.

— Ромми, а у тебя есть ещё рулоны свинцового полотна в магазине? — спросил Расти.

— Эй. Я оставил кое-что на грузовом дебаркадере.

— Это хорошо, — кивнул Расти и попросил у Джулии её мобильный телефон. Он надеялся, что Линда сейчас дома, а не в комнате для допросов в полицейском участке, но ожидание было единственным, на что он мог сейчас полагаться.

8

В сложившихся обстоятельствах, разговор у Расти вышел коротким, менее чем тридцать секунд, но для Линды Эверетт он оказался достаточно длинным, чтобы развернуть этот ужасный четверг на сто восемьдесят градусов — в сторону солнечного света. Она присела за кухонный стол, заслонила лицо руками и заплакала. По возможности тише, потому что наверху у неё теперь спало не двое, а четверо детей. Она забрала домой брата и сестру Эпплтонов, и теперь у неё, кроме Джей-Джей, появились ещё и Ал-Эй.

Алиса и Эйден были ужасно подавленными — Боже правый, а как иначе, — однако рядом с Дженни и Джуди их немного отпустило. Помог также бенадрил[425], каждый ребёнок получил свою дозу. По требованию её девочек Линда постелила спальники в их комнате, и теперь они все вчетвером без задних ног спали вповалку на полу между кроватями; Джуди и Эйден обнявшись.