Под крыльями Босфор

А как не хрипеть, если висишь на привязных ремнях вниз головой? В груди болит до того сильно, что не то что сказать, вздохнуть невозможно! И голова… Даже не верится, что она не оторвалась, а все еще на своем месте находится.

Тянусь и толкаю в плечо Смолина. Промахиваюсь и повторяю попытку. На такое простейшее движение уходят все мои силы. Борттехник обвис безжизненно на ремнях. От толчка мотается туда-сюда голова, а признаков жизни нет. Мертв или… Надеюсь, что или… Сбрасываю перчатку, собираюсь с силами и нажимаю на язычок замка. Чудом успеваю придержать товарища за рукав. Секунды задержки хватило, чтобы и тело само перевернулось, и парашютный ранец из чашки сиденья выпал. А дальше держать невозможно, да и, к моему огромному облегчению, не нужно. Разжимаю пальцы, отпускаю рукав куртки, и Смолин мягкой кучкой складывается на полу.

За спиной зашевелился кто-то, закашлялся. Живые, значит. Знакомо звякнуло в грузовой кабине замком ремней, и чье-то тяжелое тело глухо бухнулось вниз. От сотрясения зашуршал снег снаружи, просыпался через разбитые окна в кабину, потек сухими струйками на осколки стекла.

Поднимаю руку вверх, пытаюсь расстегнуть замок привязных ремней. Ну не вниз, это точно. Внизу как раз сейчас моя голова находится. Со второй попытки (рука уже настолько тяжелая, что сил еле-еле хватает на эту попытку) получается это сделать, и я падаю на ставший полом потолок кабины, в накапавшую из разбитого носа красную лужицу. И успеваю каким-то чудом сгруппироваться и не сломать себе шею.

Лежу несколько долгих мгновений неподвижно, восстанавливаю силы и дыхание. Ладонью смахиваю кровь со лба, протираю глаза. Разворачиваюсь и привстаю на локтях. На руки даже опираться страшно – все усеяно осколками стекла. Порезаться можно на раз. И уж коли уцелел после такой посадки, то попусту лишний раз себя травмировать как-то не хочется.

Оглядываюсь, подбираю перчатку, подтягиваю за ремешок свою командирскую сумку, со второго раза запихиваю в нее полетную карту, сажусь на корточки. Кажется, цел. Хрипы и боль в груди не в счет. А кровь из носа уже почти перестала течь.

Привстаю осторожно, хватаюсь за кресло над головой. Точно, цел, потому как стою. Повезло. Становится еще легче, восстанавливаюсь на удивление быстро.

Снимаю подвесную с инженера, тяну его за собой в грузовую кабину. Ногой отпихиваю в сторону расколотый корпус передатчика. Связи у нас больше нет, понятно. За переборкой мне помогает Семен. Это он здесь копошился. Укладываем Олега Григорьевича у выходного люка, по мере возможности выпрямляемся. Оглядываюсь на неподвижные тела, спрашиваю:

– Живы?

– Прохора убило, – правильно понимает мой вопрос казак, кивает в сторону и крестится.

Наш новый стрелок. Совсем недавно к нам в экипаж попал и так недолго пролетал. Это он у нас левый борт оборонял… В этом бою он первым противника сбил. И не уцелел.

Сдергиваю шлем, крещусь вслед за Семеном. А взглядом так и шарюсь по сторонам.

– Штурман?

– Живой. Хорошо, что успел пристегнуться. Да не повезло ему немного при падении. При кувырке, – кивает головой в сторону кабины, – темечком о держатели знатно приложился. Про Лебедева ничего не знаю, еще не лазил в хвост. То, что Володя ранен был, так ты это знаешь… Правда, он пока тоже без памяти лежит.

– Полезу, Мишу проверю, – всматриваюсь в темноту хвостового отсека.

– Может, я полезу?

– Нет, я сам. Ты пока собирай все в кучу. Аптечку, оружие. Еду…

Приседаю и на полусогнутых, с помощью рук, пробираюсь к кормовому пулемету. Скрипит под коленками рваная фанера, цепляется за одежду острыми зубьями щепы́. Скользко. И здесь полно снега набилось…

Натыкаюсь рукой на Мишину ногу, на ощупь ищу вторую, крепко вцепляюсь и тяну на себя изо всех сил. С трудом вытягиваю на пару метров и останавливаюсь. Дальше ничего не получается – куртка моего товарища задирается, за что-то цепляется, сводит на нет усилия. Останавливаюсь, перебираюсь вперед, убираю зацеп, переворачиваю Мишу лицом вверх. Смахиваю пальцами снег и приникаю ухом, слушаю. Живой, дышит!

Разворачиваю кое-как бессознательное тело головой вперед, протаскиваю еще немного, а дальше подключается на помощь Семен. Вдвоем получается гораздо лучше и легче. И не цепляется ни за что…

Как раз и штурман пришел в себя. Да и Михаил начал потихонечку подавать признаки жизни. Пришел в себя, затрепыхался слабо, открыл глаза:

– Где мы? – осмотрелся по мере возможности (тащим-то его за воротник куртки) и уточнил вопрос: – Все живы? Что со мной?

– Прохор убит, – как раз дотащили и уложили его рядом со штурманом. – Встать сможешь?

– Сейчас попробую…

Заворочались оба на пару с Федором Дмитриевичем, кое-как утвердились на ногах, помогли друг другу. Стоят, пыхтят. Хоть здесь обошлось без переломов. И Смолин завозился. Тоже в себя пришел…

– Нужно выбираться наружу и уходить в лес. Выползаем отсюда, забираем НЗ, пулеметы. Самолет сожжем…

Выбрались, осмотрелись.

– Прохора здесь похороним? – Семен присел на корточки рядом с телом стрелка-радиста.