Под гнетом окружающего

Старшая дочь молча помстилась возл него и опустила на его плечо свою голову. Ей былъ жалокъ этотъ человкъ: она любила его, несмотря на то, что его ругали вс; любила, можетъ-быть, за т немногія минуты, когда ему становилось совстно за свою шутовскую роль въ обществ;- можетъ-быть, за нсколько добрыхъ и честныхъ порывовъ, мгновенно прорывавшихся среди его глупой и безпутной жизни, — а можетъ-быть, просто подкопали ее въ его пользу давно прошедшіе тихіе вечера ея дтской жизни, когда онъ, и только онъ одинъ ухаживалъ за ней, разсказывалъ ей разныя сказки, смшилъ ее анекдотами, ласкалъ ее, убаюкивалъ ее своею пснью… Да, значительную роль въ ея привязанности къ отцу играли эти вечера, когда ея мать, какъ сумасшедшая; неслась въ городъ, чтобы начать ни на чемъ не основанную тяжбу съ сосдомъ, или цлый день ругалась съ мастеровыми, строившими ея никогда не отстроивавшійся домъ. Живо вспомнились молодой двушк эти вечера, передъ самымъ отъздомъ отца.

Пора была послобденная; отецъ и дти сидли въ дтской; онъ долженъ былъ черезъ часъ ухать, и дтямъ какъ-то было не по себ; они не играли, не шумли и присмирвшей толпой окружали отца, сидя на полу, на стол и на его колняхъ. Разговоры шли о будущемъ, каждый высказывалъ свои желанія…

— А вотъ, когда папка богатъ будетъ, — говорилъ десятилтній мальчуганъ.

— А когда ты, папка, богатъ будешь? — спросилъ, перебивая брата, шестилтній ребенокъ.

— Когда ваша тетка умретъ и мн наслдство оставитъ, — серьезно отвтилъ отецъ, покачивая на своихъ колняхъ ребенка. — Тогда возьму я васъ и увезу отъ матери…

— Въ большомъ, въ большомъ тарантас увезешь насъ! — прервалъ сладкимъ голосомъ ребенокъ, точно этотъ большой тарантасъ былъ цлью всхъ его желаній.

— Ну да, въ большомъ тарантас увезетъ онъ насъ, и станемъ мы домъ строить, — говорилъ десятилтній мальчуганъ. — Ты, Мишка, будешь плотникомъ надъ плотниками!..

— А ты садовникомъ и огородникомъ будешь, — торопливо перебилъ брата девятилтній мальчикъ. — А Катька будетъ на насъ блье мыть за то, что мы ей въ дом комнату выстроимъ. Ванюшка за лошадьми будетъ смотрть, а сестрица Лиза царицей будетъ и станетъ она насъ кормить, когда мы съ работы придемъ, и станетъ она вамъ псни пть, хо-ро-шія псни станетъ пть, — сощурилъ, какъ котенокъ, свои глазенки мальчуганъ. Видно было, что эти мечты о спокойной и мирной жизни были ему давно знакомы и очень дороги.

— А мать насъ не найдетъ и останется здсь одна жить, совсмъ одна! И станутъ ее мужики притснять…

— Неправда, неправда! Мать соскучится и придетъ къ намъ, и мы ее кормить будемъ, — торопливо перебила маленькая Катя. — Такъ сестрица Лиза говорила, — тихо прибавила она.

— Да, да, сестрица Лиза дурного не выдумаетъ, — задумчиво проговорилъ отецъ. — Ея слушайтесь; никого не слушайтесь, а ея слушайтесь! — добавилъ онъ ласково и грустно.

— Да ты, папка, не узжай! — жалостно произнесъ одинъ изъ дтей.

Отецъ вздохнулъ, но промолчалъ. Въ комнат настала тишина. Вс, кажется, погрузились въ мечты о піанахъ будущей мирной жизни. Эти планы давно были извстны во всхъ мельчайшихъ подробностяхъ каждому изъ дтей. Отецъ — этотъ вчный изобртатель новыхъ анекдотовъ и удивительныхъ исторій, какъ-то вмсто сказки неумышленно высказалъ дтямъ эти фантазіи, и дти подхватили разсказъ, дополнили его различными подробностями, расширили картину и постоянно возвращались къ ней посл бурныхъ сценъ въ дом. Это будущее было для нихъ то же, что далекая пристань для потерпвшихъ кораблекрушеніе моряковъ. Вс они давно знали, что и кому принадлежитъ въ разсказ, знали, что добавленіе о прізд соскучившейся матери къ бжавшей отъ нея семь принадлежитъ старшей сестриц Лиз, про которую они говорили между собою: «Извстно, она у насъ добрая», и которая теперь задумчиво сидла, склонивъ голову на плечо отца…