Под чужим солнцем

Мы оба прекрасно понимали, что происходит, что это конец. Когда у меня кончились силы и я в полном истощении упал на коротко стриженную траву, Йокке помог мне подняться и мы похромали обратно.

Мы остановились возле гаража. Йокке крутил мяч в руках, глядя в землю. А я не знал, куда смотреть мне, и взглянул на окно гостиной. Я увидел, что мама Йокке подглядывает из-за шторы. Заметив, что я смотрю, она тут же скрылась.

Я думал обо всем том времени, которое мы провели в его доме, как мы часами сидели перед телевизором и болтали. Когда мама болела, было очень приятно уйти, отключиться, хотя бы немного побыть в нормальной семье. Йокке так долго был моим лучшим другом, что я не представлял себе мир без него.

Отчасти мне хотелось, чтобы все побыстрее закончилось. Пока мы не сказали ничего друг другу, все еще как бы и не случилось, но я понимал, что это неизбежно. У меня не хватит сил остановить эту ситуацию, мне нечего возразить.

– Я перехожу в другую школу, – наконец сказал Йокке.

Я сглотнул и удивленно посмотрел на него, хотя уже знал об этом. В глубине души я мечтал о том, чтобы существовала возможность остановить время. Чтобы я мог замереть, чтобы мы остались вдвоем навсегда. Но Йокке больше этого не хотел, у меня не было другого выбора, я должен был уважать его решение.

– Хорошо, – ответил я.

Он кивнул, поднялся по лестнице и зашел в дом.

Какое-то время я еще постоял возле его дома, пытаясь привести в порядок бурлящие во мне чувства. В последнюю пару часов произошло слишком много всего.

Я сжал кулаки и развернулся. Спускаясь по улице в последний раз, я чувствовал, как горе тысячей осколков вонзилось мне в сердце.

Глава 21

Тому, кто никогда не был в СИЗО, сложно понять, что такое на самом деле семь квадратных метров. Это мало. Каждый вечер, когда становится темно, стены сжимаются и камера становится еще меньше.

Нет ничего хуже ночей. Сидишь взаперти, зная, что не увидишь живого человека в ближайшие двенадцать часов. Единственный остающийся контакт с внешним миром – беспокойные звуки, издаваемые другими заключенными, вздохи и стоны, раздающиеся повсюду. Даже самым крепким приходится нелегко.

Если тебе удастся заснуть, тебя точно разбудят. Тебя вырвет из царства сна кто-то, кто сорвется. Кто-то, кто закричит, начнет колотить в двери, рыдая от страха и отчаяния.

Для меня все это не важно. Мои ночи – это вечная борьба, в которой я мечусь между кошмарами. Иногда я вообще перестаю понимать, где я, сплю я или бодрствую.

Именно по ночам ко мне приходят самые мрачные мысли, те самые, что обычно зарыты глубоко в моем подсознании. Я пытаюсь отгонять их, не хочу иметь с ними ничего общего, но почти никогда не получается. Вместо этого я лежу, ворочаясь, и покрываюсь холодным потом в лунном свете. И размышляю обо всем, что пошло не так. Я совершил столько ошибок, я сделал столько всего, о чем я сожалею, и я думаю, так ли у всех остальных людей на земле. Все ли носят с собой этот груз? Является ли он неотъемлемой частью жизни?

Я думаю о маме, которая забиралась по вечерам ко мне в кровать и лежала со мной, дожидаясь, пока я усну. От нее всегда вкусно пахло, она зарывалась лицом мне в шею. Она шептала мне, что я ее любимый мальчик, что она любит меня больше всего на свете. Я чувствовал ее теплое дыхание, оно успокаивало меня. Я думаю, что все было бы иначе, если бы мама осталась жива. Скольких ошибок я бы избежал, если бы у меня была надежная основа и кто-то, с кем я мог бы поговорить!

Но все это лишь пустые мысли. Однажды я познакомился с парнем-буддистом, и он сказал мне, что каждый сам отвечает за свою судьбу. Что абсолютно бессмысленно опираться на гены или на среду, что нужно сконцентрироваться на том, что подконтрольно тебе. И смотреть вперед.

Я провожу пальцами по закругленному краю кровати. Думаю, что когда-то слышал, что в СИЗО кончает с собой больше людей, чем в тюрьме. Сидеть в заключении – одно дело, а вот не знать, за что ты сидишь и сколько тебе сидеть, – совсем другое. Неизвестность – чудовищная нагрузка на психику, поэтому все камеры предварительного заключения не содержат ничего такого, чем можно попытаться покончить с собой. Никаких острых углов и краев, все шарниры и косяки закрыты. Нет ничего, к чему можно было бы привязать одежду или постельное белье, и все же те, кто действительно решается, все равно это делают.