Под британским флагом

В пять часов вечера у нас закончились ядра, после чего начали палить по врагу картечью. Около шести часов вечера с орудийной палубы поднялся лейтенант Хьюго Этоу с черным от пороховой копоти лицом и мундиром. Трубочист в сравнение с ним показался бы чистюлей.

— Сэр, «пороховые обезьяны» (юнги) принесли последние мешочки с порохом с бака, в крюйт-камере уже ничего нет, стрелять нечем! — с отчаяньем в голосе доложил он.

— Значит, пойдем на абордаж, — спокойно произнес я. — Как только отстреляете последние заряды, всем взять ручное оружие и приготовиться к атаке, но на главную палубу до моего приказа не выходить.

— Есть, сэр! — козырнув, как я учил, воскликнул повеселевший лейтенант Хьюго Этоу и побежал на орудийную палубу.

Прогремели последние выстрелы наших карронад.

Пока дым не рассеялся, я приказал рулевым:

— Лево на борт! — а матросам: — Ставить главный парус на фок-мачте!

Парус фок казался слишком чистым в сравнение с фор-брамселем. На него успело осесть немного черного дыма, быстро раздуваемого ветром, добавив пару черных полос. В двадцать первом веке этот кусок парусины можно было бы вырезать и продать какому-нибудь музею абстрактного искусства, как картину «Морское сражение». Уверен, что купили бы за несколько миллионов баксов.

Дым развеялся полностью, открыв корпус вражеского корабля. Мои комендоры поработали на славу. На уровне орудийной палубы борт фрегата практически отсутствовал. Остались только кривые перемычки между орудийными портами. Можно было разглядеть, как внутри суетятся вражеские комендоры, оттаскивая тела убитых или раненых сослуживцев. На главной палубе и шканцах не видно было ни души. Кто командовал фрегатом и командовал ли хоть кто-нибудь, вопрос на засыпку. Обрывки противоабордажных сетей свисали за борт. Сбитая грот-мачта лежала на оставшейся без стеньг фок-мачте, зацепившись марса-реем и тросами такелажа за марс, на котором лежало тело человека со свешенной через край, раздробленной головой, потемневшей от запекшейся крови.

Корвет медленно поворачивался в сторону фрегата, собираясь навалиться на него. Я ждал, что выстрелят уцелевшие вражеские карронады, чтобы дать команду укрывшимся пехотинцам и остальным членам экипажа выходить на главную палубу и готовиться к рукопашной схватке. Выстрелов не последовало. На орудийной палубе французские комендоры все еще суетились возле своих раненых товарищей, позабыв почему-то о своих прямых обязанностях в бою. Почему — стало понятно, когда на главной палубе появился юный мичман и спустил с бизань-мачты флаг, почерневший от пороховой копоти, ставший практически одноцветным, похожим на пиратский из будущих фильмов о морских разбойниках.

— Право на борт! Убрать паруса! — стараясь не завопить от радости, как можно спокойнее, скомандовал я. — Мичману Эшли с призовой партией в катер!

Наступила пауза, будто смысл моих слов был слишком труден для понимания, после чего более сотни глоток заорали так, что даже мои барабанные перепонки, измотанные продолжительным грохотом карронад, болезненно напряглись.

Когда они успокоились, я, достав карманные золотые часы и посмотрев время, приказал мичману Джону Хедгеру, который вел судовой журнал во время боя:

— Запиши: «Восемнадцать часов шестнадцать минут. Вражеский фрегат сдался».

99