Под британским флагом

— Киньте им маленький кусочек сыра, — приказываю я.

Сыр падает посередине, катится к стенке. Обе крысы кидаются к нему. Одна успевает схватить сыр, наверное, радуется, но в это время другая впивается зубами ей в шею. Клубок из двух серых тел, от которого отлетел кусочек сыра, пару минут перекатывается по днищу бочки, после чего замирает. Одна крыса торопливо подбегает к сыру, быстро съедает его, а потом возвращается к трупу второй и начинает жрать с головы, не обращая внимания на крики и свист зрителей.

— Завтра утром выпустите ее, — сказал я.

Теперь другие крысы для этой — лакомое блюдо. Крысы не умеют противостоять крысоеду, только убегают. Но куда спрячешься от подобного себе?!

Люди, попробовавшие человечинку, тоже подсаживаются на нее. Во время моих скитаний по морям я слышал много рассказов о людоедстве и видел не только тех, кто съел своих собратьев по кораблекрушению, оказавшихся с ними в одной лодке или на плоту, но и тех, кто пристрастился к поеданию себе подобных на берегу, причем не обязательно в голодные годы. Случалось такое не только в прошлом, но и в относительно благополучном в этом плане двадцать первом веке. Стоял я как-то в небольшом порту на острове у западного берега Африки. Название опущу, чтобы не испортить аборигенам охоту. Рядом с нами расположился большой морозильный траулер под либерийским флагом и с интернациональным экипажем, большую часть которого составляли граждане стран, образовавшихся после распада Советского Союза. Их предупредили, что здесь лучше не сходить на берег, но бывшие «совки», прошедшие через стреляющие девяностые, плевать хотели на такие предупреждения. Пошли бухнуть втроем — вернулись вдвоем. Третьего, литовца, полиция нашла уже освежеванным и выпотрошенным.

Через день в утренних сумерках мы чуть не разминулись с французским бригом «Невообразимый». Я действительно не мог вообразить, что встречу кого-нибудь в этом районе, поэтому впередсмотрящего не было. Бриг заметил морской пехотинец, который вышел на бак, чтобы отбомбиться. Будущий приз шел в сторону Балеарских островов. По типу судна и малой осадке я догадался, что это корсар, поэтому разговор начали на высоких тонах — с выстрела двух погонных пушек, продырявивших его главный парус фок-мачты. Мы находились у брига под ветром, северо-западным, поэтому уклониться не смог, а воевать не решился, потому что не ему с восемью трехфунтовыми фальконетами тягаться с нами.

Шкипер, пожилой и со спокойным взглядом пофигиста, был, как ни странно, не из военного флота.

— Нет работы. Судовладельцы опять боятся выпускать суда из портов, ждут, когда война закончится, — пожаловался он. — Предложили побыть корсаром — и я согласился от безденежья.

— Хоть что-то успел захватить? — поинтересовался я.

— Да только два дня назад вышли из Тулона. Хотел пойти к Тунисскому проливу, а судовладелец сказал, что возле Гибралтара будет больше шансов, — ответил шкипер и поскреб ногтями щеку, покрытую наполовину седой трехдневной щетиной.

Мы проводили приз до Гибралтара, чтобы тридцати девяти членам его экипажа не пришло в голову задурить. Заодно отдохнем от трудов праведных.

84

Отдохнуть нам не дали. Я готовился встать на якорь, когда к борту подошла шлюпка от капитана порта. На борт корвета поднялся по штормтрапу бравый лейтенантик с тонкими, лихо закрученными вверх усиками, которого я пару раз видел в салоне Дороти Деладжой.

— Вчера утром милях в десяти на восток отсюда на наш левантийский караван напал французский приватир, захватил одно судно. Повел в сторону Малаги. Капитан порта приказывает вам догнать его, — сообщил он.

Я поставил на якорь бриг «Невообразимый», забрал призовую команду и отправился догонять его собрата. После захвата корсаром приза прошло более суток, так что и для нас это судно станет призовым, если отобьем.