Под бичом красавицы

— Это не комедия, — уверял он, и его темные глаза приняли выражение мученика. — Я знаю, вы простите меня и сделаетесь моей строгой властительницей!

— Раньше покажите мне кольцо, — упрямо потребовала она.

Он не колебался больше и снял с пальца осыпанный бриллиантами перстень. Она схватила кольцо и осмотрела его со всех сторон. Даже надпись на внутренней стороне не ускользнула от ее внимания. Она внятно и громко прочла: «Федор, барон фон Бранд».

Затем она взглянула на молодого человека, который все еще стоял перед ней на коленях, увидела его полное страха лицо, его темные, грустные глаза, обращенные на нее в боязливом ожидании и угадала чувства, волновавшие его. Эту догадку подтверждала и его смешная одежда, добровольно одетая этим безбородым молодым человеком из прихоти или из страсти. Как жалобно смотрел он на нее! Совсем как раб, который должен услышать приговор из ее уст. Этот человек решительно глуп, и ему не мешает испытать ее требовательность и строгость…

— Барон в роли лакея, — презрительно рассмеялась она. — Вы, действительно, самый странный человек, какого мне когда-либо приходилось встречать! Что означает вся эта комедия, скажите сами? Вы, в сущности, надули меня, и я должна была бы рассердиться на ваше безумство.

Он протянул к ней сложенные руки.

— Простите, но я не мог иначе. Мои чувства покорены вашей могучей красотой. Я могу быть только рабом, как я признался вам. Властвуйте надо мной, мучьте меня! Такой прекрасной женщине, такой богине, как вы, нужны рабы, действительные рабы, которые повинуются вашему могуществу и красоте и целуют попирающую их ногу. Позвольте мне быть таким рабом. Не гоните меня именно в этот момент, когда предо мною открывается наивысшее блаженство. Здесь, в пыли, я клянусь вам, что никогда не вспомню о своем происхождении, что я никогда не забуду высокой милости, которую вы мне оказали!

Глаза баронессы Ады приняли неописуемо грозное выражение.

Федор встал, наконец, и хотел продолжать свои мольбы, как вошла горничная и доложила, что Григорий уложил свои вещи и просит позволения проститься с баронессой.

— Пусть войдет!

Вошел Григорий, одетый в штатское, и с удивлением посмотрел на нового слугу. Федору показалось, что на его упрямом лице мелькнула злорадная усмешка. Баронесса пожелала своему прежнему груму всего хорошего. Григорий опустился на колени и поцеловал в последний раз подол ее платья. И сцена прощания кончилась.

Федор тотчас же воспользовался уходом своего предшественника.

— Я думаю, что на первое время вы должны воспользоваться моими услугами, — сказал он, пожирая глазами красавицу, которая призадумалась, сравнивая своего старого слугу с Федором.

— Вы неисправимы, и я, действительно, начинаю сомневаться в ваших умственных способностях!

— Попробуйте взять меня на время, — предложил молодой человек. — Если я вам надоем, вы можете отказать мне. Вы ничем не рискуете! Если же я уйду от вас тотчас же после того, как только одел ливрею, то что подумает ваша прислуга? Станут говорить, что я позволил себе какую-нибудь неслыханную дерзость, и я устыжусь самого себя…

Баронесса засмеялась.

— На вас нельзя сердиться, хотя вы и не заслуживаете никакого снисхождения за вашу глупость и поспешность. Но знайте, что, если я и воспользуюсь вашими услугами, то я сделаю это лишь при одном условии: вы должны подчиняться всем моим привычкам и капризам, как настоящий раб. Вы согласны?

— Да, госпожа!

Она рассмеялась, торжествуя.

— Так вы можете называть меня всегда. Это мне больше нравится, чем постоянное «милостивая баронесса». Кроме того, имя «Федор» звучит слишком важно[4] и напоминает мне о вашем звании. Поэтому я буду называть вас так же, как моего прежнего слугу: Григорием.

— Слушаю-с, госпожа!

— Теперь самое ужасное, Григорий, — проговорила она и хитро насторожилась. — Непослушание, сопротивление, забывчивость, непристойности, словом — все проступки строго наказываются!

— Я добровольно приму все наказания, госпожа!

— Хорошо. Но не думай, что это легкие наказания. Что бы ты сказал, например, если б я стала бить тебя плетью? В России это обычай!

— Я бы подчинился вашей воле.

— Даже тогда, когда ты мог бы умереть под кнутом?

— Даже тогда!

— Подумай хорошенько, Григорий, даже тогда?

— Да, госпожа!

— Григорий, ты говоришь серьезно? Ты действительно позволил бы бить себя?

— Да, да, госпожа! — проговорил он, тяжело дыша.

Она пронизывала его своим взглядом.

— Ты в своем уме? Неужели ты бы позволил прибить себя до смерти?

— Если это совершится по приказанию моей госпожи, — да!

— Ты говоришь так, потому что не веришь, что я могла бы сделать это!

— Нет, госпожа, я говорю так, потому что знаю, что это может случиться!!

— Г-р-и-г-о-р-и-й!

— Г-о-с-п-о-ж-а!

Она, почти шатаясь, опустилась в кресло.

Затем, с коротким дьявольским смехом, она сказала:

— Хорошо, ты будешь моим рабом. Я согласна сделать тебя им. Но я еще раз должна спросить тебя: ты хочешь продать мне тело и душу?

— Да, тело и душу!

Теперь она довольно покачала головой, взяла в руки новый лист бумаги и начала писать.