Под белым орлом

— На этот вопрос, пожалуй, мне пришлось бы дать вам печальный ответ, — ответил король, — пожалуй, мне пришлось бы сказать, что народ, так глубоко погрязший во внутренних раздорах и бессилии, народ, который не в состоянии освободиться своими собственными силами, хотя и достаточно богат вспомогательными средствами, такой народ не будет в состоянии подняться и благодаря чуждому королю, не связанному с ним ни кровью, ни историей. Но я не желаю ставить свой приговор относительно этого; я хочу лишь сказать вам, что если бы я был храбрым и честолюбивым юным принцем, которому ничего не принадлежало бы, кроме шпаги и имени, то я, пожалуй, последовал бы почётному призыву когда-то великой и могущественной нации и приложил бы все силы к тому, чтобы поднять её на её прежнюю высоту. Но теперь, граф, я — не принц, имеющий право и необходимость пускаться в поиски приключений; я — король прусский; также и все принцы моего дома должны быть наготове занять прусский престол, когда будут призваны к тому судьбою. Прусские же короли, собственною рукою возлагающие корону на свою голову, не принимают короны из рук народа, которому к тому же нужно низложить короля, чтобы иметь возможность предложить её другому. Самым фактом принятия такого престола я признал бы право своего будущего низложения, а Гогенцоллерны не созданы править народом, возводящим на престол и низлагающим своих королей.

— Ваше величество, ведь наследственность престола будет объявлена в Польше на вечные времена! — сказал граф Потоцкий.

— Всё равно, — возразил Фридрих, — факты не согласуются со словами... Обратите внимание на Англию! Стюарты были реставрированы, а затем их снова низложили. Разве они остались там? Ведь теперь там царствует родственный мне Ганноверский дом; народ возвёл его представителя на престол, как дважды низложил Стюартов! Уверены ли вы, что англичане хоть на минуту призадумаются низложить Ганноверский дом, если монарху из этого дома когда-нибудь взбредёт на ум стать истинным королём согласно своим взглядам и воле? Но Гогенцоллерны не созданы быть бутафорскими королями, расхаживать по раззолоченным подмосткам с короною на голове и в пурпуровой мантии и играть роль под диктовку других! Если вы действительно хотели сделать меня польским королём, то ваши расчёты не оправдаются; я прямо говорю вам, что Польша перестала бы существовать, что возникшее бы тогда государство было бы неделимым как во внутренних, так и во внешних делах; я остался бы прусским королём, полным одних взглядов и одной воли, и вашей Польше пришлось бы слиться с Пруссией, как слилась с ней и Силезия. Большинство населения Силезии — немцы, и потому слияние было легче; поляки же — славяне, и потому это было бы тяжелее и привело бы к жестокой борьбе. Но если бы я взялся за борьбу, то провёл бы её всеми средствами, присущими моей королевской власти, и я уверен, что каждый мой преемник сделал бы то же самое.

— А если бы это было и так, — воскликнул граф Потоцкий, — то всё-таки мы должны были бы стать пруссаками, чтобы иметь честь во что бы то ни стало быть подданными Фридриха Великого! Это для моего отечества в тысячу раз лучше, чем погибнуть под владычеством России. Мы возродимся к новой жизни и новым формам. Ведь и феникс погибает под пеплом, чтобы в новой оболочке вновь воспрянуть из праха к свету.

— Я сказал вам, граф, — продолжал Фридрих, — что было бы так, если бы я мог когда-либо решиться принять ваше предложение; но я никогда не приму подобного решения, так как не думаю, что мне когда-либо удастся превратить Польшу в Пруссию. Если бы я имел право на ваш престол, право моего дома или моей страны, то моим долгом было бы всеми силами защищать это право; тогда я мог бы и даже должен был бы употребить на это все силы народа. Но теперь я не имею этого права, так как тут дело идёт о чрезмерной игре чисто личного честолюбия. Я сделал свою Пруссию великою, сильною и счастливою, насколько мог; я не могу ставить на карту величие и благоденствие своего народа, который страдал и трудился со мною; я не могу под своей властью обречь на вечную бесплодную борьбу две столь существенно различные расы. И если бы, несмотря на это, я готов был стать королём польским, как вы мечтаете, то я создал бы на севере коалицию против себя; возник бы союз между Францией и Австрией, как ни слаба последняя; Англия также вооружилась бы против меня; Россию же и Австрию я мог бы примирить только в том случае, если бы пожелал дать каждой из них определённую часть в добыче. Разве это соответствовало бы вашим желаниям? Конечно, столь же мало, как и моей чести. К тому же, пока дело не коснулось защиты ясного и неоспоримого права, моя совесть не позволяет мне снова втягивать в европейскую войну свой народ, раны которого едва лишь зажили.

— Это — ваше твёрдое и непоколебимое решение, ваше величество? — спросил граф Потоцкий, печально поникнув головой. — Это — ваше последнее слово?