Под белым орлом

— Подождите, граф, подождите! Я не могу принять вашу благодарность; выслушайте меня до конца! Я сказал, что мог бы простить нарушение долга; все люди слабы и не следует слишком сурово осуждать чужую слабость, прежде всего не подумав о своём собственном несовершенстве. Но король не должен терпеть, и я не могу простить высокомерие слуги, который намерен дерзко вторгнуться в сферу королевских обязанностей и готов разрушить плоды трудов всей моей жизни и загнать на опасные скалы государство, кормило правления которого находится в моих руках. Что будет с монархией, если подобное высокомерие обратится в правило, если король не будет уверен, что его слуги являются его послушным орудием, если они приложат все силы своего ума и воли к тому, чтобы идти своим собственным путём, если они будут преследовать свои планы и составлять заговоры, роковые результаты которых всё же свалятся на голову короля? Как мне нести ответственность пред мировой историей и пред своим народом за державу, находящуюся в моих руках, если почва под моими ногами будет изрыта, если мне придётся ежеминутно дрожать за то, что здание, возводимое мною с тяжёлым трудом и с заботливыми расчётами всех жизненных условий, вдруг рухнет предо мною и, пожалуй, погребёт меня самого под своими развалинами? Подобное предприятие, граф, является государственной изменой, непростительной государственной изменой!

— Но намерения, ваше величество... добрые намерения... — попытался было возразить граф Потоцкий.

Но Фридрих не дал ему кончить и почти резко сказал:

— Господь Бог, высшее Существо, управляющее миром, пусть судит людей согласно их намерениям, король же должен судить их поступки; если он будет терпеть возле себя волю или планы другого, то это будет равносильно тому, что он снимет с головы корону и швырнёт её в прах или сделает свой скипетр игрушкой случая... Я, граф, не терплю подобной воли ни подо мною, ни рядом с собой; мания величия слуги должна разбиться о непоколебимую скалу королевского достоинства; дерзкая мысль подданного подарить корону своему королю и в качестве даятеля стать выше того, кто примет её, должна быть уничтожена до атома, так как в подобной мысли кроется гибель монархии!

— Боже мой, — воскликнул граф Потоцкий, — вы, ваше величество, может быть, и правы, но я тем не менее умоляю вас, сжальтесь!

Взор короля был глубоко печален и сострадателен.

— Король может простить всякое преступление, — сказал он, качая головою, — но только не посягательство на величие его короны. Вспомните легенду о ковчеге завета в иерусалимском храме. Кто дерзко касался его, того поражал смертельный удар молнии, вырывавшийся из святая святых Израиля, а ведь в том ковчеге завета, по верованиям Ветхого Завета, обитал Сам Бог, Который самодержавнее всех королей, Который никому, кроме Самого Себя, не даёт отчёта, в то время как я обязан отчётом своему народу и мировой истории.

Граф Потоцкий огорчённо вздохнул и поник головою на грудь.

— Не думайте, — продолжал Фридрих и его большие глаза заметали пламя, — что я суров только к другим там, где это требуют достоинство и право моей короны! Посмотрите на меня самого! Я без всякого сожаления подавил в своём сердце всё, что волнует и делает счастливыми людей в их земной жизни, что представляет собою центр их существования, чтобы всеми своими силами, всеми помыслами и желаниями принадлежать только моему королевскому долгу. Как солдат на своём посту, я живу лишь своею службою и только в немногие минуты, которые я улучаю при своих обязанностях, я позволяю себе мимолётный отдых, становясь лишь на самое непродолжительное время человеком. Теми, кто ближе всех моему сердцу, я пожертвовал безжалостному королевскому долгу, который покоится на моей голове, как покоится на голове каждого члена моего королевского дома... Подобный долг суров! — прибавил он таким нежным и мягким тоном, какой редко можно было услышать от него. — Я без колебаний, без жалоб исполнял его по отношению к самому себе и к своим близким; потому-то я и могу и должен исполнить его по отношению к своему слуге!

Граф молчал.

Он понял, что все слова будут напрасны пред такою непоколебимою волею, пред таким высоким достоинством монарха.

Король приблизился к нему, положил руку на его плечо и сказал:

— Откровенно говорю вам, граф, мне очень приятно убедиться, что человек, которого я уважал, заслуги которого я ставил очень высоко, не был способен на низкий поступок из-за корыстных побуждений, и я благодарен вам за то, что вы убедили меня в этом; но то преступление, которое он совершил против моей короны и государства, помешав моей политике и раскрыв под моими ногами опасную бездну, я не могу простить ему и не прощу. Он осмелился на дерзкую поездку Фаэтона в солнечной колеснице и не должен избежать карающей молнии, которая поразит его, чтобы избавить мир от опустошительного пожара, который он было зажёг своею легкомысленной игрою.