Под белым орлом

— Всё это — правда, сущая правда? — воскликнул король. — Это — не продукт больного воображения?

— Ваше величество, я ручаюсь вам честью своего имени за подлинность каждого моего слова, — ответил граф Потоцкий. — Господин фон Герне невиновен в том недостойном преступлении, в котором обвиняют его. Заклинаю вас, ваше величество, избавить его от этого обвинения и возвратить ему свободу, чтобы он мог завершить своё великое дело! Во имя моей родины, во имя польской нации, во имя всей Европы умоляю вас, ваше величество, согласиться на наш план и всемилостивейше принять корону, которую намереваются положить к вашим ногам!

Граф почти умоляюще смотрел на великого короля и с трепетом ждал его ответа. Однако то, что он услышал, поразило его своею неожиданностью и заставило содрогнуться от ужаса.

— А знаете ли, граф, ведь я нахожу дело фон Герне очень дурным? — воскликнул король, и его глаза заметали молнии. — Его обвиняют в том, что он нарушил свой долг министра; это — проступок, для которого находят оправдание или приговор над которым можно смягчить при известных обстоятельствах. Судя же по тому, что вы рассказали мне, он — государственный изменник по отношению к своей стране и к своему королю, вступивший в преступные сношения с иноземной державой. Этому уже нет оправдания, для этого нет извиняющих обстоятельств. За это нет другого наказания, как снять голову с плеч!

— Государственный изменник? — ужаснувшись, воскликнул граф Потоцкий. — Государственную измену совершил тот, кто действовал во имя славы и величия вашего величества, кто с радостью готов пролить последнюю каплю крови для своего короля?

— Преследовать такие планы у меня за спиной, — продолжал Фридрих, — привести в замешательство всю мою политику, вызвать европейскую войну, пожалуй, поставить на карту труды всей моей жизни!.. О, это непростительно!

— Простите, ваше величество, — возразил Потоцкий, твёрдо и спокойно выдерживая грозный взгляд короля, — я вынужден назвать это великим подвигом, я принуждён преклониться пред слугою, который в мужественном самоотречении берёт на себя всякую опасность, всякую ответственность за неуспех, чтобы в один прекрасный день подойти к своему королю и сказать: «Вот, мой августейший повелитель, блестящая корона могущественного государства, мирно завоёванного мною, без пролития крови и без человеческих жертв, одним лишь оружием — моим умом». Протяните свою королевскую руку и милостиво примите подарок, какого никогда ещё не предлагал слуга своему повелителю и который достоин великого короля Фридриха и благородного, славного дома Гогенцоллернов!

— Странно... странно! — сказал король, удивлённо глядя на графа. — Рассказывают о мании величия, овладевавшей римскими цезарями, затемнявшей их рассудок и заставлявшей их воображать себя повелителями мира и добиваться всемогущества богов; это ещё могло иметь объяснение в человеческой натуре. Но непонятно, если такая мания величия овладеет министром, у которого нет другого дела, как исполнять различные обязанности своей должности по воле своего короля...

— И по мнению которого, — перебил граф Потоцкий твёрдым голосом, — его высшая, священнейшая обязанность преподнести в подарок своему королю корону.

— Разве король принимает корону от своего слуги? — воскликнул Фридрих и гордо выпрямился, так что его маленькая, худощавая, согбенная фигура стала казаться больше и даже выше, чем стройная, рослая фигура статного польского шляхтича.

— Я не смею ответить на этот вопрос, — ответил граф Потоцкий, — так как не могу думать и чувствовать подобно королю; однако то, что предлагают любовь и преданность, если это даже и переходит строго замкнутые границы величества, пожалуй, заслуживает мягкого приговора. Но ведь не один ваш министр, ваше величество, намеревался предложить вам ту корону; к вам явятся лучшие представители польской шляхты, которые, несмотря на все заблуждения, готовы подчинить благородную польскую нацию славному скипетру Гогенцоллернов. Здесь выразится и народная воля, предлагающая вашему величеству свою корону. Польский народ имеет право, признаваемое всей Европой, выбирать себе короля; у него есть также право признать за этим королём наследственность престола. Если народ употребляет подобное право, если он избирает вас, ваше величество, своим наследственным королём и желает видеть блеск своей короны на столь благородной голове, возможно ли сомневаться в законности подобного избрания! Из рук польского народа вы, ваше величество, можете и с высоты вашей королевской гордости принять корону. Клянусь Богом, это — благородный, королевский дар, который я прошу принять во имя моего отечества; и ради этого дара, ваше величество, достоинство которого удваивается в ваших руках, простите вашего министра, который под влиянием искренней любви и преданности на миг позабыл, сколь неизмеримо выше стоите вы над ним!

Фридрих, казалось, был поколеблен в своей суровости, но царственное величие не покинуло его.