Почувствуй

— Я вдруг подумала, — делюсь совершенно лишней и ненужной информацией, но мне хочется это сказать, выразить свои эмоции. — Я ещё ни разу в жизни не входила в этот дом счастливой. День за днём я возвращалась печальная, желая как можно скорее уехать, даже когда мне казалось, я стала счастливой, то и тогда в эту дверь я входила по причине какого-то несчастья.

— Дочка, — женщина жалостливо вздохнула, словно понимала мои эмоции. — Главное, что ты уже на пути к тому, чтобы встретить дверь, в которую будешь заходить и выходить с улыбкой на лице.

— Нет, — едва слышно произношу я, чувствуя, как голос слабеет от мимолетно-навернувшихся слёз. — Я стану счастливой прямо сейчас, не двери и дома делают человека счастливыми, а он сам. И прямо сейчас я прерву эту череду несчастий.

Я улыбаюсь, совершенно не наиграно, мне хочется улыбаться, ведь вспомнив сейчас каждое прошлое возвращение в этот дом, я понимаю, что счастливой и свободной я стала только сейчас.

Закрываю за собой дверь и едва не сталкиваюсь с отцом, при встрече мы не обнимаемся, смотрим друг на друга, как едва знакомые люди, коим приходится находиться вместе продолжительное время.

— Я собирался встретить тебя, давно уже должна была появиться, — проговаривает отец, словно пытаясь скрыть смущение и неловкость.

— Встретила соседок, ты их знаешь, засыпали вопросами, — слабо улыбаюсь я, а в глазах у меня тоска. Изменилось что-то ещё, я будто бы стала чувствовать вину, не за то, что бросила его и сбежала, а за то, что раньше не пыталась понять, и быть ему дочерью. Я долгие годы обижалась на то, что он не был мне отцом, но и сама я не пыталась быть ребёнком, взвалив на себя ответственность, опекая родителя, мы совместными силами испортили наши отношения.

— Надо было встретить тебя, при мне они бы не подошли, — печально улыбается отец, нахмурив суровые брови, и в его глазах отражается печаль.

— Прости меня, — наконец произношу я, с большим трудом сдерживая взгляд, не отвожу в сторону от стыда.

— Это мне нужно извиниться. Я совершил миллион ошибок, к сожалению, не могу пообещать, что больше их не совершу, — последняя фраза окончательно добила меня. Сейчас он был искренен, только лжец может заявить, что больше не совершит ошибку.

Мы обнялись. Тепло, без стеснения, не так сжато, как когда-то. Только вот я по-прежнему не чувствовала, что это мой отец. Не так как в детстве, когда я могла на него положиться, и в моём мире не существовало никого кроме него, я почти не вспоминала предательницу-мать, центром моего мира был папа, которого долгие годы я не могу так назвать.

Я обнимала родственника, как обнимают их на какие-то праздники, не потому что это порыв души, а потому что так принято. Я уверена, отец тоже это чувствовал.

Как легко всё разрушить, и так тяжело вернуть обратно, порой невозможно это сделать, как бы сильно вы не старались.

Глаза будто пылают огнём, наполняются горячими слезами, затем этот внутренний огонь сожаления течёт по щекам, оставляя памятные ожоги.

— Ну что ты, дорогая, не плачь, — говорит он, прервав объятие и взглянув в моё лицо. — Мы попытаемся всё изменить. Прости меня, если сможешь простить. Пожалуйста, прости, если сможешь.

Он не настаивал, не зря ведь повторял последнюю фразу, не настаивал, но очень хотел, чтобы это произошло.

Впервые за долгое время, я вновь возненавидела себя. Мне так хотелось забыть обо всём, изменить наши отношения, стать дочерью, обрести отца. Но я не могла. Как бы я не старалась, я не могла.

— Конечно, мы оба виноваты, — произношу я, в точности осознавая сказанные мной слова, но не могу принять их. — Сейчас самое подходящее время, чтобы всё изменить.

Дом изменился, отец постарался над мелким ремонтом, покрасил стены, управ прежние неровности, торчащие из-под обоев, на полу блестел новый, тёмно-коричневый паркет, а самое главное, вместо пустующей столовой появилась гостиная.

Большой, мягкий диван лимонного цвета с серыми полосами, несколько маленьких подушек, подходящего цвета, на стене, рядом с дверью в мою комнату висит телевизор, по бокам от него узкие шкафы с полками, где теперь хранится всякий хлам.

Обеденный стол придвинут к другой стене, теперь сидя за ним видно кухню. Это уже иной предмет мебели, нежели тот, что имелся раньше.

— За тем столом некому было сидеть, — поясняет отец, заметив мой недоумённый взгляд. — Я мечтал о столовой, полной членов моей семьи, и огорчался, видя эти свободные стулья. А оказывается, можно было выбрать стол поменьше, и тогда он будет заполнен.

Кухня тоже изменилась, стала светлее, уютнее, и как мне показалось, пусть это и было неправдой, просторнее. Появились новые, не косящие на бок, шкафчики, холодильник, в коем не страшно хранить еду, и плита, от которой не разит газом, и все ручки на месте, так, что не приходится поддевать маленький рычажок плоскогубцами.

Естественно, все эти старания не были выполнены в одиночку. Чувствовалась женская рука. Оно и понятно, скоро в этот дом войдёт новая хозяйка.