Почему у собаки чау-чау синий язык

Довольно быстро нам принесли на покрытой глазурью керамической тарелке с национальным орнаментом по большому куску очень жирной жареной свинины и водку в керамическом кувшинчике из того же сервиза. Пить ее полагалось из маленьких керамических рюмочек, а это, непонятно почему, резко портило ее вкус. К тому же свинину я, выросший в Баку, не любил с детства. Глядя на Наташу и Лёню, со вкусом поедающих рыбу (как выяснилось, форель) и запивающих ее вином, правда тоже из глиняных стаканов, я пожалел, что слишком развил в себе кавказскую деликатность по отношению к старшим.

Потом на сцене появился импозантный скрипач. Тут мы забыли о еде, о ресторане, институте, родителях и, наконец, о сценарии. В Г-образном зале почти выключили свет, и скрипач вышел из дверей, ведущих на кухню, уже играя. Высокий, нескладный, с большими залысинами, он не был похож на спившегося выдающегося музыканта, вынужденного за рюмку водки и тарелку горячего супа играть весь вечер в ресторане. Наоборот, в нем виделась устойчивость эстонского, может не эстонского, но, во всяком случае, прибалтийского или немецкого семьянина, хорошо знающего свое ремесло.

Я ничего не понимал в скрипичной игре, впрочем, и сейчас не понимаю, но интуитивно чувствовал – так может играть только блестящий виртуоз. Он поразил не только техникой, но и совсем не северной, а скорее цыганско-темпераментной скрипкой, при этом оставаясь надменно спокойным, не закатывал глаза, не вздрагивал и не махал гривой, а спокойно прогуливался между столиками. Но чем дальше он играл, тем больше и больше забирала нас музыка.

– «Цыганские напевы» Сарасате, – сказал Лёня.

– Гениальный скрипач, – дополнила Наташа, – зовут в Таллин, в Ленинград, он не уезжает из-за больной жены. А где еще играть в Пярну? Только в ресторане. И Эльмире он очень нравился, – не удержалась она под конец.

Наш ужин стоил почти втрое дороже, чем у семьи научных работников, что лишний раз укрепило меня во мнении – выслушай советы доброжелателей и поступи с точностью до наоборот. Расплатившись, я прикинул, что если мы ежевечерне будем слушать скрипача, то дней через пять придется собираться обратно в Москву.

На улице Лёня и Наташа высказали желание нас проводить, заодно посмотреть, где мы живем.

– В преферанс на пляже играют? – спросил мой соавтор у старожилов Пярнуского курорта.

– Играют, – хором ответили Наташа и Лёня.

– По сколько за вист?

По сколько играют, Лёня и Наташа не знали.

– Лёня, а ты сам играешь? – спросил Саша у почти доктора, как выяснилось, математических наук.

Лёня опасливо покосился на Наташу и неохотно признался, что играл в студенческо-общежитской молодости.

– Мы не дадим пропасть твоим математическим способностям, – многозначительно пообещал мой соавтор.

Без сомнения, очередная затея в его мозгу сформулировалась достаточно четко, но я пока не вмешивался. Несмотря на пропавший день, первый вечер в незнакомом курортном городе удался, и я уже не так горько жалел, что не сумел попасть в Лезелидзе, – жизнь обещала новые приключения.

На следующий день Саша приступил к реализации своего плана. Вначале, чтобы набраться сил перед предстоящим сражением, мы зашли в будочку-кафетерий, где по сравнению со вчерашним вечером в меню появились сметана и творог. Мы взяли и того и другого, прибавив к молочным продуктам любимые бутерброды с килькой, требующие обязательного соседства с березовым соком.

В кафе кроме нас завтракала молодая женщина с ребенком. Мальчик только входил в пионерский возраст, и в его глазах горело любопытство ко всему, что происходит вокруг. Поскольку рядом с ним ничего особенного случиться не могло, он все свое внимание переключил на нас. Саша ему подмигнул, и незрелый пионер от восторга чуть не свалился с металлического стула. Мама брезгливо покосилась в нашу сторону и строго ему напомнила: «Андрей, как сидят за столом?» Мальчик выгнул спину и сделал безразличное лицо, хотя глаза у него постоянно скашивались в нашу сторону. Не выдержав, он попросил, чтобы ему тоже купили бутерброд с килькой. «Скажи по-английски», – потребовала она. – «Плис ми сэндвич эс…» Мы с Сашей замерли. «Мама, как по-английски килька?» – мы с облегчением вздохнули, наверное очень громко, поскольку Андрюшина мама смерила нас теперь не брезгливым, а презрительным взглядом. «Так же, как и сельдь». – «Неправильно, – вмешался Саша, – кильку называют анчоус». Будущий дипломат смотрел на нас с восхищением. Его мама, бросив раздраженно ложку, встала из-за стола, так и не дав попробовать сыну кильку-анчоус, а когда еще и на каком приеме он сумеет насладиться ее вкусом? Но ребенок оказался, в отличие от вундеркинда Борьки, сдержанным и не капризным. Он молча вслед за мамой вышел из кафе. На пороге, зная, что мать его не видит, Андрюша неожиданно показал нам язык. Надо полагать, это было у него высшим проявлением восторга, как свист у болельщиков на футболе одновременно может быть и осуждающим, и одобряющим.