Почему РФ - не Россия

Наконец, несколько сот человек поступило из отставки и после мобилизации — в

1915–1917 гг. и несколько сот было переименовано из гражданских чинов. В морском

ведомстве на конец октября числилось 7,5 тыс. офицеров, с учетом потерь за войну

— до 8 тыс. Таким образом, с учетом послемобилизационой численности офицерского

корпуса (без флота) 80 тыс. чел. общая численность лиц, носивших во время войны

офицерские погоны, не могла составлять менее 347 тысяч (92 тыс. пополнения из

военных училищ, 140 тыс. — из школ прапорщиков, 25 тыс. — из нижних чинов,

около 2 тыс. из иных источников и 8 тыс. флот).

Из этого числа следует вычесть потери, понесенные в годы войны. Непосредственные

боевые потери (убитыми, умершими от ран на поле боя, ранеными, пленными и

пропавшими без вести) составили свыше 70 тыс. человек (71 298, в т.ч. 208

генералов, 3 368 штаб– и 67 772 обер-офицера, из последних 37 392 прапорщика).

Однако в это число, с одной стороны, входят оставшиеся в живых и даже

вернувшиеся в строй, а с другой, — не входят погибшие от других причин

(несчастных случаев, самоубийств) и умершие от болезней. Поэтому, чтобы

выяснить, сколько офицеров оставалось в живых к концу 1917 г., следует

определить приблизительное число погибших (убитых, умерших в России и в плену и

пропавших без вести). Число убитых и умерших от ран по различным источникам

колеблется от 13,8 до 15,9 тыс. чел., погибших от других причин (в т.ч. в плену)

— 3,4 тыс., оставшихся на поле сражения и пропавших без вести — 4,7 тыс., то

есть всего примерно 24 тыс. человек. Следовательно, если даже принимать во

внимание возможный недоучет потерь, к концу 1917 г. в живых оставалось (считая и

находившихся в плену, ещё не вернувшихся в строй по ранениям и уволенных в

отставку) примерно 320 тыс. офицеров. Численность врачей и иных военных

чиновников (увеличившаяся почти вдвое за вторую половину 1917 г.) составляла

около 140 тыс. человек. Таким образом, вместе с гражданскими чиновниками

(значительная часть которых в годы войны стала офицерами и военными чиновниками)

численность служилого слоя не превышала в это время 600 тыс. чел.

Будучи основной опорой российской государственности, этот слой встретил

большевистский переворот, естественно, резко враждебно. Хотя в сопротивлении

непосредственно участвовала лишь часть его, но среди тех, кто оказывал

сопротивление установлению большевистской диктатуры в стране, представители

служилого сословия (вместе с потенциальными его членами — учащейся молодежью)

составляли до 80–90%. Судьбы представителей служилого слоя складывались

различным образом (в значительной мере в зависимости от места проживания и

семейного положения); можно выделить следующие группы:

1. погибшие в годы гражданской войны, в т.ч.:

а) расстрелянные большевиками в ходе красного террора,

б) погибшие в составе белых армий,

в) мобилизованные большевиками и погибшие во время нахождения на советской

службе;

2. эмигрировавшие, в т.ч.:

а) с белыми армиями в 1919–1922 гг.,

б) самостоятельно, начиная с весны 1917 года;

3. оставшиеся в СССР, в т.ч.:

а) расстрелянные непосредственно после гражданской войны,

б) расстрелянные в ходе репрессий 1928–1931 годов,

в) уцелевшие к середине 1930-х годов.

Решающим начальным рычагом ликвидации старого элитного слоя был пресловутый

«красный террор». В настоящее время в массовом сознании слово «террор» в

российской истории XX века ассоциируется в основном (или даже почти

исключительно) с событиями 1937–1938 гг., за которыми закрепилось наименование

«большой террор». Между тем в том смысле, о котором идет речь, репрессии 30-х

годов террором не являлись, ибо озвучивались властью как борьба против её

действительных противников. На деле они были направлены, конечно, не столько на

реальных врагов, сколько на всех ненужных и теоретически опасных лиц,

представлявших, однако, самые разные круги, а не какие-либо конкретные

социальные общности. Расстреливались и видные партийные, государственные и

военные деятели, и рядовые рабочие и крестьяне, и интеллигенты уже советской

формации, и «бывшие». Но репрессировались лишь некоторые (пусть и

многочисленные) представители этих групп. Никто не имел оснований опасаться за

свою жизнь лишь потому, что принадлежал к какой-либо одной из них.

Соответственно и жертвы, относившие себя к «честным советским людям, которым

бояться нечего», и не боялись, а в большинстве случаев были убеждены, что лично

их-то взяли «по ошибке».

Подлинный террор (в смысле «запугивание») не равнозначен понятию «массовые

репрессии», он подразумевает внушение тотального страха не реальным борцам с

режимом (те и так знают о последствиях и готовы к ним), а целым социальным,

конфессиональным или этническим общностям. В одном случае власть демонстрирует

намерение истребить своих политических противников, во втором — истребить вообще

всех представителей той или иной общности, кроме тех, кто будет ей верно

служить. Это и есть разница между «обычными» репрессиями и террором.

Специфика политики большевиков 1917–1922 гг. состояла в установке, согласно