Почему РФ - не Россия

и неразумны, поскольку (к несчастью для тех, кто их высказывал) современный им

патриотизм имел мало общего со старым.

Собственно, старый российский патриотизм во всех его оттенках от монархического

до эсеровско-народнического воплощало Белое движение, и отношение к нему

идеологов разных лагерей чрезвычайно показательно. Белое движение было

представлено, в отличие от красного монолита, предельно широким спектром — от

эсеров до монархистов, но между «белым» и «красным» уже не могло быть ничего

«среднего» — это та граница, за которой — безусловное признание правоты

большевистского переворота. Поэтому тот на первый взгляд странный факт, что,

несмотря на то, что все «демократы» тех времен, все кумиры «либеральной»

интеллигенции все до одного были «белыми», Белое движение не удостоилось у неё

доброго слова, пожалуй, наиболее убедительным образом свидетельствует об

истинном цвете её убеждений. Белое движение так и не получило в общественном

мнении адекватной оценки. Прославлять красных стало немодно, да и неловко —

все-таки очевидно, что они воевали за установление того режима, все преступления

которого сделались, наконец, широко известны, и за тот общественный строй,

который не менее очевидно обанкротился, и носителями «светлого будущего всего

человечества» объективно не были. Получается, что они были, мягко говоря,

«неправы» и сражались за неправое дело. Однако этого не произошло: нельзя же

было допустить естественного вывода, что тогда, значит, за правое дело сражались

белые. Выход был найден в том, что неправы были и те, и другие (либо, наоборот,

своя правда стояла и за теми, и за другими). С самого начала «гласности»

атмосфера однозначного отрицания красных не сопровождалась признанием белых,

тенденция «красных ругать, но белых не хвалить», так и закрепилась в средствах

массовой информации.

Впрочем, белые и раньше не строили иллюзий в отношении к себе подобной публики.

В 1919 г. автору очерка в журнале «Донская волна» виделось, как после крушения

большевизма какой-нибудь адвокат Иванов, сменив табличку на дверях квартиры и

достав запрятанное столовое серебро, «начнет благодушно цедить сквозь зубы:

Д-да... Добровольческая армия, конечно, сделала свое дело, и мы должны быть ей

благодарны, но, между нами говоря, те способы...». «Беспощадной критике будут

подвергнуты наши атаманы, вожди, книги, газеты, бумажные деньги... Они —

спокойно жившие в Москве — найдут много слабых мест у нас, маленьких людей,

дерзновенно не подчинившихся Красной России на маленьком клочке гордой

территории. Они придут раньше нас. Ибо они никуда не уходили. И они заглушат

нас. Ибо никогда не простят нам того, что мы смели быть свободными». Оказалось

хуже, потому что никуда не ушли не только те, о ком писал автор очерка, но и

сами коммунисты.

Демократические круги вынуждены были поносить своих идейных предшественников —

красных, чтобы настроить население против партийного режима, который они сочли

своевременным заменить «демократическим». Но признать и воздать должное белым

они тоже не могли, ибо белые были прежде всего патриотами и боролись за Великую

Единую и Неделимую Россию. И как бы ни было для них нелогичным не признать

боровшееся с тем же режимом несколько десятилетий назад Белое движение, но ещё

более нелогичным было бы им солидаризироваться с защитниками столь ненавистной

им российской государственности. Поэтому ими реабилитировался кто угодно —

только не жертвы красного террора, восстанавливалась память о приконченной

соратниками «ленинской гвардии» — но не о белых. Что же касается

национал-большевизма, господствовавшего в «патриотическом движении», то с точки

зрения этой идеологии тот факт, что одни воевали за Россию, а другие — за

мировую революцию оказывается ничего не значащим, коль скоро все они были

«русскими людьми».

Метод «стирания различий» в условиях дискредитации и деформации

коммунистического режима стал подлинной находкой для сторонников сохранения

советского наследия. Примечательно, что последние, «равноудаленный» подход на

дух не переносившие (это называлось «буржуазным объективизмом») и

противопоставлявшие ему свою идейную правду, лишившись возможности запрещать

критику в свой адрес, резко озаботились «объективностью». Но объективность

вообще-то в том, чтобы называть вещи своими именами. Если у вас на улице некто

вырвет кошелек, то объективный подход к делу будет заключаться в том, чтобы его

задержать, констатировать, что он грабитель и наказать, а кошелек вернуть вам.

Но можно, конечно, поступить и по-другому. Задаться, например, вопросом, а не

слишком ли ваш кошелек толстый, правильно ли это, и не является ли тот, кого вы

приняли за грабителя, носителем какой-то иной, чем ваша (которую вы

безосновательно считаете единственно возможной) правды, и в результате

возвратить вам, допустим, половину денег, а человека отпустить. Вот именно

последнего рода объективности от пишущих и требовали.

В печати можно было даже встретить уравнивание красных и белых по... их

отношению к религии (ну что, дескать, с того, что красные были богоборцами,