Почему РФ - не Россия

к «патриотам», заявляя, что они «равно враждебны имени и делу Ленина». Это когда

они потеряли власть, задним числом родилась и стала усиленно распространяться

идея, что КПСС подвергалась нападкам якобы потому, что «обрусела» и с 70-х годов

стала выражать интересы русского народа, превратившись чуть ли не в партию

русских патриотов. Хотя по мере дискредитации коммунистической идеологии среди

её адептов все большее распространение получала манера изображать из себя

русских патриотов, сам советско-коммунистический режим был всегда вполне

самодостаточным и если и собирался куда-то эволюционировать, то, во всяком

случае, не в сторону исторической российской государственности, а в сторону

одной из его собственных известных форм. Да и вообще мимикрию не следует путать

с эволюцией. В конце 1991 г. Зюганов о компартии вообще предпочитал не

упоминать, выступая в качестве главы некоего «Союза народно-патриотических сил»,

но как только забрезжил свет надежды, тут же предстал в натуральной роли её

главы. Вообще, чем лучше обстояли у них дела (или когда они так считали), тем

откровеннее коммунисты говорили собственным голосом. Но в любом случае

«обрусение» не простиралось дальше сталинизма.

Вполне обычным для общественного сознания 90-х годов было представление о

возглавлении коммунистами «всех патриотических сил». Но так называемые

«национал-патриоты», о которых демократические СМИ любили писать как о союзниках

коммунистов, вовсе не являлись тогда самостоятельной силой. Те, кто сотрудничал

тогда с коммунистами, были либо сами внутренне достаточно «красными», либо

проделали эволюцию в эту сторону. Абсолютное большинство деятелей так

называемого «патриотического движения» составляли к тому же выходцы из

научно-литературного окружения партийной номенклатуры, которые сохраняли

верность КПСС вплоть до её запрета. Оставаясь в душе убежденными сторонниками

советской власти, разве что исповедуя некоторую «ересь» по отношению к

ортодоксальному ленинизму — национал-большевизм, они были способны лишь упорно

цепляться за «родную партию», надеясь, что она перевоспитается в том же духе.

Никаких собственных организационных форм это движение не создало, а вся

сколько-нибудь «политическая» деятельность его оказалась под контролем и

руководством коммунистов. Возникновения в этой среде какой-то чисто

патриотической организации последние просто не допустили бы.

Претензии «патриотической оппозиции» на объединительно-патриотическую роль

простирались до утверждений о том, что она-де объединяют «белых и красных», «от

социалистов до монархистов» (как вариант: никаких белых и красных не было и нет,

во всяком случае, в настоящее время, а есть только русские люди, которых

искусственно разделяли и разделяют враги) и стремления стереть разницу между

захватившими власть в 1917 г. большевиками и их противниками: ведь если

коммунисты — тоже патриоты, то почему бы не простить им совсем уж небольшой грех

«социализма»? Заявляя о «невозможности перечеркнуть 75 лет русской истории» и

вернуться к традиционным ценностям, национал-большевики предлагали объединить

традиции: соединить коммунизм с православием, советский строй с монархией и

т.д., изображая себя как идеологов «третьего пути». Чтобы соответствовать этой

роли они, естественно, стремились отделить себя от коммунистов, лишь подчеркивая

необходимость теснейшего союза с ними (оправдывая коммунизм тем, что он, якобы,

возник «как противостояние мировой закулисе»). Кроме того, такая роль требовала

отсутствия всякого иного «третьего пути» (которым на самом деле и было бы

обращение к дореволюционной традиции). Вот почему существование «белого»

патриотизма представляло для идеологов национал-большевизма смертельную

опасность, и они стремились представить дело таким образом, что его как

самостоятельного течения не только нет, но и быть не может (а все «белое»

находится в их рядах). Они всячески избегали даже упоминать термин

«национал-большевизм» и крайне болезненно воспринимали упоминания о наличии

иного патриотизма, чем их собственный советский. Им ничего не стоило, например,

повесить рядом портреты Врангеля и Фрунзе или зачислить в свою «команду» таких

идеологов эмиграции, как И. Ильин и И. Солоневич, немало не смущаясь тем, что

те, при всей разнице во взглядах, были прежде всего наиболее непримиримыми и

последовательными врагами советского режима.

Некоторые из них, а также их союзники из «демократов-перебежчиков» даже

именовали себя белыми и от имени белых «замирялись» с коммунистами, или

объединялись с ними в «Объединенную оппозицию» (как 1992–1993 гг. группировки

Астафьева, Аксючица и др.). Подобными тенденциями было наполнено и «казачье»

движение, видные деятели которого под бурные аплодисменты заявляли, что

«партийный билет казачьему атаману не помеха», а позже под сетования о том, что

«нас пытаются снова расколоть на белых и красных», поднимали на щит разного рода

отщепенцев, воевавших в гражданскую войну на стороне большевиков. Между тем

Белое движение, возникшее в свое время в защиту уничтоженной России, по самой