Почему РФ - не Россия

«истинного марксизма». Обе же точки зрения, считающие наибольшим злом советский

режим, принадлежат людям, составившим некогда Белое движение, но его различным

крыльям: лево-либеральному (в том числе эсеро-меньшевистскому) и правому (в

значительной мере монархическому), идейно далекими, но политически бывшими

едиными в борьбе с большевиками.

Политически значимыми из этих трех групп (представленными на политическом поле

или имеющими заметное идеологическое влияние) и оказывавшими влияние на проблему

места в РФ политического наследия исторической России были только

национал-большевизм и «демократизм».

* * *

В последние десятилетия реальной и последовательной оппозиции всей системе

большевизма в стране в «демократической» среде не было. Более того, после

формальной отмены власти КПСС, выражать такую позицию стало «неприлично».

Почему-то надо было опять непременно находить какие-то достоинства в наследии

Октября и выбирать между различными воплощениями одного и того же строя. В

общественное сознание был внедрен взгляд, согласно которому люди, пытающиеся

преодолеть большевистское наследие, являются... такими же большевиками. Термин

«большевизм» как-то незаметно лишился своей конкретной идейно-политической сути,

стал трактоваться как синоним вообще всякой нетерпимости, экстремизма,

насильственности, превратился в ярлык, который стал с успехом использоваться как

раз против врагов реально-исторического большевизма. Того же происхождения

логика, согласно которой, если нельзя вернуть разрушенного, то надо хотя бы

оставить памятники разрушителям.

Что же представляла собой среда, формировавшая общественное мнение, к которой

практически всецело при Ельцине, а в значительной мере и при Путине

прислушивались власти? В органах печати, бывших лидерами «интеллигентской»

прессы в 90-е годы («Литературная газета», «Общая газета», «Московский

комсомолец», «Московские новости» и др.) была представлена полная гамма

настроений, не оставляющая сомнений в её симпатиях и пристрастиях. Уверенность в

том что «общественное мнение» — это её собственное выражалась иной раз с

обезоруживающей наивностью (так, в статье против ареста Гусинского, автор,

упомянув, что эту акцию одобряло 83% населения, писал: «Лично меня в этой

истории поражает одно: тот уровень пренебрежения к общественному мнению,

которого достигло нынешнее руководство страны»), и это возмущение было понятно,

потому что то, «мнение», которое оказывало реальное влияние на политику властей,

формировалось до того целиком и полностью именно этой средой.

Страсть к неправомерным аналогиям и поверхностным обобщениям, столь свойственная

публицистике этого круга, соединялась с редким и каким-то небрежным невежеством.

Там можно было прочитать, например, что населенная армянами северо-восточная

часть Турции была присоединена к России по Туркманчайскому договору 1828 г. с

Ираном, что храм Христа Спасителя был заложен по инициативе Александра III, что

убийство германского посла Мирбаха послужило прологом к Первой мировой войне,

что российский триколор был порожден Февральской революцией, а до того

общегосударственным флагом империи был Андреевский флаг, что Россия неоднократно

терпела поражения в войнах с Ираном, а также с Англией, с которой воевала за

Афганистан, что вообще «российские армии терпели больше поражений, нежели

побед», «Азовское сидение» 1637–1642 гг. запросто путалось с Азовскими походами

Петра, князья Цицианов и Кантакузен превращались в Цинцианова и Канткаузена, на

страницах «ЛГ» постоянно пропагандировалась «новая хронология» и т.д.

Исходя из такого познавательного багажа этой публикой оценивались и исторические

события, причем над ней постоянно довлел страх «диктатуры» принимавший иногда

комические формы: почему-то им казалось, что с приходом Путина их начнут сажать

(о чем никто не помышлял), и когда к середине 2000 г. этого не случилось,

радовались, что «контрперестройка потерпела неудачу» и «захлебнулись попытки

арестов неугодных оппозиционеров». При этом пропагандировался тезис о зле всякой

власти, к которой «журналисты всегда должны находиться в оппозиции». Диктатура

при этом однозначно ассоциировалась с понятием «правизны», а не «левизны» (тут

для них были едины Иван Грозный, Николай I, Гитлер, Каддафи, Сталин, Мао, Ким Ир

Сен, Саддам Хуссейн) и прежде всего с усилением роли церкви и армии. Поэтому она

чрезвычайно враждебно относилась ко всяким «правым» вообще. Рисовались,

например, ужасающее будущее России в случае победы «Корнилова, Деникина или

Врангеля», которых уподобляли Франко (вполне курьезно, ибо против получившейся в

результате современной Испании они ничего не имели), или прогнозировали

фантастический масштаб репрессий (14 млн. человек) в случае появления

российского Пиночета; страх вызывали даже хорошие отношения Ельцина с победившим

тогда в Италии, оттеснив левых, Берлускони.

Наконец, этой среде был свойственно откровенное неприятие патриотизма (не

«красно-коричневого», а вообще), о «патриотах» говорилось как о чем-то

постороннем и враждебном. Тут были весьма травмированы, например, тем