Три дождливых серебряных дня я ждал в горах дикого летуна, – повествовал он певуче на давно мертвом языке, – но у единственного, кого я сумел разглядеть в ненастье, крылья были истрепаны, брюхо с недавно проглоченным олененком раздулось, глаза слезились – он уже лет десять не мог летать. Тогда я подобрался к загону и заглянул в щель между досками… фу-у! Они дурно пахнут, когда их больше трех, пять голов воняют, девять смердят нестерпимо – что уж говорить про большое сборище. Но один сидел в стороне, отгонял сородичей чешуйчатым хвостом и ревел, что твой мул, – прекрасный, как небо, желанное нам обоим! Вот он, сказал я себе – а может, она: вдоль забора тянулся желобок для яиц, на удивление мелких, с кожурой наподобие сморщенной кожи. В ту же ночь я забрался туда. В Макалате говорят, что мужчины, воспылавшие страстью к юным драконьим наездницам с маленькими грудками, спящим внизу под горой, иногда проникали к ним, но мало кто выходил оттуда живым. Чудовища, добавляют добрые люди, говоря о таких мужчинах – и о девицах тоже. Они заслужили такую участь, поверь мне. Мои желания, однако, чудовищны в прямом смысле этого слова: сам я мал, но мелкого мне не надо. И все же, когда я накинул веревку на нефритовую шею, и хлопнул по чешуйчатому боку, и дракон, скрежетнув когтями по камню, обернулся посмотреть, кто хочет его оседлать, желание, признаться, немного угасло во мне. «Шевелись, крылатый червяк! – прошипел я. – Шевелись, четвероногий змей!» И снова похлопал его, как несговорчивого любовника. Засов с ворот я снял без труда, просунув между досками палку, но он упал с таким грохотом, что я замер: думал, стража сейчас прибежит. Но они, как видно, охраняли только своих сомнительных девственниц, которые были мне ни к чему. Седла и прочая сбруя хранились под длинным тростниковым навесом. Я постоял немного, не зная, как это делается, но опыт с лошадьми у меня был. Я наложил седло на спину с острым хребтом, затянул подпругу, вложил удила в клювастую пасть – а дракон норовил оторвать меня от земли, запрокидывая голову на длинной, выше моего роста, шее. Где же найти карниз, чтобы взлететь с него? Но дракон уже двинулся вперед, волоча меня за собой, будто знал, что теперь можно отправляться в полет. Я кое-как вскарабкался на него и увидел, что мы стоим на краю света, а вокруг уходят в облака освещенные луной горы: загон открывался прямо на выступ! Мы двигались к пропасти с той же неотвратимостью, с какой приходит к нам смерть. «Стой! – вскричала какая-то женщина, не иначе стражница. – Стой, говорю!» Внизу началась суматоха, и что-то, копье или стрела, просвистело мимо меня. Развалистая поступь, приближавшая меня к краю пропасти, теперь казалась мне чересчур медленной. Я бил дракона пятками, тряс поводьями, а он только башку ко мне поворачивал, не ускоряя шага: чего, мол, тебе? Разозленные стражницы уже мчались к нам. В меня снова метнули копье, и что-то задело драконью ногу, но его природная броня отвела удар. Еще шаг по узкой полоске камня между нами и небом – и мы взлетели!
