Побег из Невериона. Возвращение в Неверион

После долгого разговора хозяева уложили Ферона на свою кровать. Нари прилегла рядом, Садук, посидев на краю, тоже лег, и все трое уснули тревожным сном, как дети, заблудившиеся в лесу и не знающие, что придет раньше – утро или чудовище. Нет, об этом пока не могу писать. Во-первых, это задевает во мне слишком много эмоций. Во-вторых, я, достаточно циничный для человека, которому стукнет сорок два через семь недель, сомневаюсь, что молодая гетеросексуальная пара так распиналась бы ради друга-гея, хотя бы и умирающего. Это, как-никак, последняя ночь карнавала, завтра им рано вставать и работать десять-двенадцать часов. Они, скорей всего, отвели бы его домой, хотел он того или нет, и ушли бы, слегка сконфуженные. Глубоко об этом задумываться они способны не больше Мастера. Эти два фактора составляют итоговый для данной сцены вопрос. Защищает ли меня цинизм от эмоций? Или: вызывает ли у меня сознание циничной правды особо болезненные эмоции? Или: возможно, эмоции и цинизм – это два равноценных ответа известному мне миру, ведущие во мне свою мучительную игру без соблюдения иерархии? Подозреваю, что правильно как раз это. Теперь вопрос: если бы эту сцену освещало не тусклое красное масло, а более дорогое, повлияло бы это на личности и положение Садука и Нари? И поверил бы я в нее? По-моему, будет честно написать, на что я надеюсь, но описывать то, во что я верю не до конца, было бы надувательством, как я уже говорил в 9.8.1.1. Может быть, через некоторое время…

11.4. Теперь я готов признать, что нарративная литература (и паралитература) не могут предложить радикально успешной метафоры. Они могут лишь, в лучшем случае, разбирать, анализировать, диалогизировать консервативное, осадочное, позволяя фрагментам противоречить друг другу и демонстрировать, насколько они устарели, предполагая (не утверждая) при этом, что есть еще возможность радикального, живого развития. Откликнуться на эти предположения способен только радикальный читатель. («Радикальная метафора», в конце концов – это лишь интерпретация каких-то доисторических слов.) Авторы, какой бы политики они ни придерживались, поставляют только сырой материал – документ, если хотите. Что касается СПИДа, есть множество социальных практик, которым можно себя посвятить: более продвинутые исследования, более широкая информация, группы поддержки больных, группы поддержки их близких. Две последние мне хотелось бы беллетризировать больше других. (Теперь можно с уверенностью сказать, что незавершенность Ферона – это незавершенность текста, а не человека.) Поскольку сам я пока не болен и такие группы не посещал, я не совсем представляю, как это делается, хотя состою в группе поддержки отцов-геев и догадываться могу. Сначала надежды, что группа разрешит все проблемы, потом разочарование, когда этого не происходит, потом реальная помощь вопреки всем надеждам и разочарованиям и, возможно, осознание, что эта группа не для тебя (может быть, другая подойдет лучше); последнее не имеет никакого отношения к надеждам, разочарованиям или оказанной помощи. (Ферона можно сделать гораздо более «цельным», представив в беллетристических терминах, что происходит в его собственной группе поддержки. Дерзай же, mon semblable, – mon frère!)

12.1. В пору моего детства у нашей семьи был загородный дом. К своему дедушке, жившему по соседству, приезжал иногда мой троюродный или четвероюродный брат примерно моего возраста. У него был младший брат, собака, он играл на саксофоне и был слепым от рождения.

Мы его очень любили. Я не вылезал от них, он от нас.