Побѣдители

Я торопливо запрыгнула в проплывающий лифт, не дождавшись даже, когда кабинка поравняется с полом. В Наташином доме лифт самый модный, то есть стилизованный под начало века: лента открытых кабинок, непрерывно плывущих вверх и вниз, сменяя свое направление на чердаке и в цоколе. В детстве мне нравилось кататься на нем до одури, ухватившись за изящные бронзовые перила. Гунька тоже любит.

Слава Богу, она по-прежнему спала. Спала и ровно дышала.

Помощь будет не раньше, чем часа через три. А я уже никуда не гожусь. Чай или кофе? Что-нибудь покрепче. Пожалуй, чай.

Я ополоснула чайник и выбрала в шкафу Наташин любимый чай, подкопченный. Этим надо было Спящую Царевну поить. Мигом бы пробудилась.

– Молитвами святых отец наших…

Голосок, негромко прозвеневший из прихожей, был высоким, но на удивление нежным. Я даже не забеспокоилась, выбегая из кухни навстречу, что он мог разбудить Наташу.

Совсем молодая, моих лет, одного со мною роста, она стояла в дверях, снимая свой ладный, и несомненно недешевый заплечный мешочек. Затем нагнулась, чтобы расшнуровать свои, тоже превосходные, спортивные ботинки, забавно сочетающиеся с подолом подрясника. Из бокового кармана мешочка явились матерчатые бареточки на мягкой кожаной подошве, совсем бесшумные.

– Постаралась пораньше к вам, – говорила она, переобуваясь. – Доктор Лебедев сам звонил в больницу, предупредил, что надо поторопиться. Вы ведь и есть Елена Петровна?

– Да, сердечное спасибо. Хорошо, что вы уже пришли. У меня все-таки нет всех нужных навыков.

– Я – сестра Елизавета. – Теперь она смотрела на меня. Апостольник, спадающий на плечи, не позволял видеть ее волос, но цвет их выдавала предательски выбившаяся на лоб светло-каштановая прядка. Стало быть, тёзка Гуньки, Бетси и Лёки Трубецкой. Впрочем, имя Елизавета очень любимое, входит в полудюжину самых популярных женских имен. В каждой шестой семье, где есть дитя девочка, мамы и бабушки напевают: «Мой Лизочек так уж мал, так уж мал! Что из листика сирени Сделал зонтик он для тени И гулял! И гулял!»

– Милости прошу, сестра. Наталия Всеволодовна уснула, мы можем выпить пока по чашке чаю. Или вы предпочли бы кофе? Не обессудьте, что подам на кухне, там можно разговаривать, из спальни не слышно.

– Спаси Господи. Я выпила бы чаю. А кухня – место уютное.

Пока сестра Елизавета мыла руки, я поставила второй прибор.

Войдя, она окинула быстрым взглядом нарисованных по стенам рыбок и кошек, и видимо, одобрила, поскольку улыбнулась. Улыбка показалась мне смутно знакомой.

– Немножко все по-походному, – извиняющимся тоном проговорила я, выставляя на стол булочки.

– Я люблю по-походному, – она улыбнулась. Кто б сомневался, она вне сомнения как рыба в воде в походах. В ее ловких и уверенных движениях, в ее вещевом мешочке – во всем ощущалось нечто несомненно скаутское. Ох!

– Сестра Елизавета, а я вас вспомнила! Мы встречались на детском празднике в столице, в 1972 году! Вы же – внучка графини Елизаветы Сабуровой!

– Ну, я-то вас сразу узнала, Леночка.

Господи, как же ласково прозвучало это «Леночка»! Мне отчего-то вдруг стало много легче на душе.

– Вот это странно. Вы же были – виновница торжества, именинница, как и ваша бабушка. А гостей было – человек сто детей.

– И среди них только вы не были в скаутской форме, Леночка. Вы одни. Кстати, а почему вам не захотелось поступить в разведчики?

– Сама не знаю. Мой отец полагает, что в нашей семье все страдают чрезмерным индивидуализмом. Вернее сказать – все мужчины и я. Единственная форма, которую я б на себя надела, родись в те времена пусть даже и женщиной, это форма с шевроном СЗА.

– Это мы с сестрами уже поняли по вашей книге.

– Как? В монастырях читают мои книги? – изумилась я неподдельно.

– В нашем – читают.

– Если вы сейчас исполняете послушание в Голицинской больнице, то ведь ваш монастырь – одна из московских обителей?

– О, нет, все немного сложнее. Если можно, я попросила бы еще чашечку. А я пока схожу проверю, благополучна ли Наталия Всеволодовна.

Как странно, вдруг увидеть лицо из собственного детства! На самом деле мы, можно предположить, встречались и не один раз. Несомненно и на Рождественских ёлках в Зимнем дворце и в Кремле… Но там уж совсем трудно друг дружку приметить. А тот утренний праздник у графини Сабуровой – запомнился. И спектакль про храброго стрельца Елисея, и завтрак с домиками из имбирных пряников, с фонтанчиками горячего шоколада и с игрушками из шоколада разноцветного… И все веселое внимание в шумных играх было приковано к Лизе – самой бойкой, с двумя короткими толстыми косичками, что скакали и прыгали – словно сами по себе…

– Она принимала седативное? – сестра Елизавета уже стояла в дверях.

– Да. – Я потупилась. – Довольно большую дозу валиума. С ней трудно спорить. Впрочем, вы еще увидите сами. Ваш чай.

– Благодарю. С трудностью споров мы разберемся. Так вот, о монастыре. Я подвизаюсь не в Москве. В русском монастыре, что волею судеб в нашем веке оказался в Польше. Вы, впрочем, слышали что-нибудь о Леснинской обители?

– О, еще бы!