Победить Страх

— Деваться было некуда, потому и поверил. Просто он видел кое-что, а против фактов не возразишь. Ладно, Сань, надо торопиться. Мы пойдём.

Когда Тимка с Кириллом уходили, бабушка удивилась:

— Кирилл?! А ты откуда взялся? Что-то я не помню, как ты пришёл.

Кирилл сначала растерялся, поняв свою оплошность. Но потом он колдонул, наверное, и говорит:

— Тётя Аня, как это вы не помните? Вы же, когда нам с Тимуром дверь открывали, ещё спросили, что нас в такую рань привело.

— А, ну да, ну да, конечно. Что-то я умаялась в последнее время — все в голове перемешалось.

Кирилл и Тимка ушли. Бабушка позвала дедушку и меня завтракать. Дедушка вошёл в гостиную. Как всегда, с газетой, с той самой, с вчерашней. Газету он положил на кресло около окна, и мы все уселись за стол.

Позавтракали. После завтрака я спросил у деда, знает ли он такое слово — «поошиваться». Оказалось, знает. А я-то подумал, что это слово Кирилл сам сочинил. «Ошиваться» — это, оказывается, просторечие такое. Ну, типа, где-то постоянно ходить — просто так, без дела и без цели.

Рассказав мне, что это за слово, дед поудобнее устроился в кресле и принялся читать газеты. Бабушка унесла на кухню посуду, а я сделал вид, что собираюсь в школу.

Я сложил в ранец учебники, тетради, оделся, обулся. Когда бабушка ушла на кухню, я быстро запихал ранец под кровать и вышел из дома. Вовка и Тимка уже ждали меня у подъезда.

Я сразу заметил, что Вовка какой-то странный. Нет, он и раньше казался немного грустным, но раньше только казался, а теперь, похоже, не только казался. Он был даже не грустным, а… как бы это сказать… Короче, я где-то слышал, как про такое говорили «убитое настроение». Вот Вовка, похоже, и пребывал в таком убитом настроении.

Кстати, и Тимка тоже был какой-то не такой, не как всегда, но по Вовке было заметнее. У меня, как говорят в таких случаях, «кошки на сердце заскребли». Я почувствовал, что что-то случилось. Короче, я спрашиваю Вовку:

— Вов, что-то случилось, что ли?

А он:

— С чего ты взял?

— Вид, — говорю, — у тебя какой-то не такой.

— Какой ещё не такой? Что ты выдумал? Вид как вид, ничего особенного.

Я всё равно чувствовал, что Вовка что-то скрывает, но не стал его больше расспрашивать.

Мы сразу двинулись в сторону проспекта Гагарина. Лужи от ночного ливня были огромные. Около нашего уличного стадиона, на пустыре, разлилось целое море.

Проходя мимо жэковского хозблока, пристроенного к крайнему дому улицы, я увидел, что с крыши хозблока сорван рубероид. Вот от него-то кусок ночью об окно видимо и шлёпнулся. А я-то перепугался… Хотя Кирилл говорил, я правильно сделал, что ушёл в другую комнату.

К проспекту Гагарина мы всё-таки пролезли, хоть и с трудом. Я чуть не хлебнул сапогами воды. Лужи были и на самом проспекте. Проезжая часть вообще превратилась в реку. Машины двигались по шоссе еле-еле, потому что их колёса были почти полностью в воде. Казалось даже, что они не едут, а плывут, как по реке.

Мы остановились около магазина. Народа было немного. Шли по улице редкие прохожие, в магазин иногда заходили покупатели, то есть всё было как обычно в это время дня.

Того тревожного чувства, которое преследовало меня в последнее время, не было. Значит, Кирилл был прав, когда говорил о светлой ауре, о добрых мыслях. В общем, той тревоги больше не существовало, вот только Вовка мне не нравился. А Вовка говорит:

— Чувствуете? Никакой энергии Страха тут не осталось.

— Ага, — отвечаю, — наша работа.

А он:

— В основном твоя.

Я удивился. Спрашиваю:

— Почему это в основном моя? А Геля? Разве это не считается? До Дубёнок всё от энергии Страха очистилось?

— Считается, конечно, — сказал Вовка дрогнувшим почему-то голосом и, повернувшись к нам спиной, затих. Потом говорит:

— Но ты, Сань… там, в трамвае… В общем… в общем… Ну, ты сам видел, что у тебя получилось.

Вовка это как-то странно произнёс. Казалось, что он то ли заикается, то ли захлёбывается. Он ещё как-то странно вздрагивал при этом. Вовка замолчал ненадолго, потом сказал:

— Саша… — и снова замолк, как-то странно дыша. Он продолжал стоять к нам спиной, ссутулившись. Я спрашиваю:

— Что?

А Вовка:

— Ладно, потом… Кирюха не велел… не велел пока тебе рассказывать. Потом… всё узнаешь.

— Почему потом? С Артёмом что-то? Да?

— Нет, с ним всё в порядке. Там его никто не достанет, а кто попытается достать, того Котофей в клочья порвёт. В общем, в обиду не дадут.

Ну, я как-то не привык разговаривать, стоя позади собеседника. Я и зашёл к Вовке спереди… Нет, я не поверил своим глазам. Я никогда раньше не видел, чтобы Вовка плакал, а тут у него всё лицо было в слезах. Я его спрашиваю:

— Ты чего?! — а он сразу отвернулся к стене магазина и, уткнувшись в неё лицом, заревел, будто ему три годика, а не десять с лишним лет. Я вообще растерялся.

Тимка ко мне подходит. Говорит:

— Сань, оставь его, — а у самого тоже глаза блестят, будто тоже вот-вот разревётся. Нет, я это чувствую, только Тимка держится.

Я уже чуть не кричу:

— Тим, ну что случилось-то?! Вы что мне не говорите ничего?!

Тимка отвечает: