Победить смертью храбрых. Мы не рабы!

Уголовник, ухмыльнувшись, понятливо развел руками. Ну еще бы. Все оружие, тщательно завернутое в снятое с немцев обмундирование, находилось в ногах у меня и Илюхина. Автомат на моих коленях был снят с предохранителя, как и аналогичная машинка у лейтенанта. Избытком доверия я не страдал. Возможно, будь я столь же предусмотрителен и раньше, Волков не уходил бы сейчас в небо гарью и пеплом, а трясся бы с нами на полу бронетранспортера.

– Вы оправлялись за своим больным. Что с ним? – не унимался уголовник.

– Нет его, – коротко отозвался я. У меня не было никакого желания рассказывать сейчас подробно обо всех перипетиях нашего побега и о смерти сержанта.

– С Хохлом что?

– Разошлись, – помолчав пару секунд, ответил я.

Ловкач понятливо кивнул. Подпрыгнул, как и мы все, на сиденье и через пару секунд снова обратился ко мне:

– Зла не держи, командир. Задачи у всех разные. Мне позарез нужно было свою выполнить.

На это абсурдное заявление я вообще не счел нужным отвечать. Говорить не хотелось – ни с Ловкачом, ни с кем бы то ни было еще.

Потери. Они неизбежны и при самом хорошем планировании. Наш же побег был обставлен тяп-ляп, и, наверное, смерть Волкова вполне логична. Однако эти доводы и понимание, которым тактично потчевали меня Москвичев и Илюхин, не снимало с меня ответственности. Командир группы виноват прежде всего. А командиром являлся я.

Это не абстрактные размышления. Ты перестанешь переживать лишь тогда, когда сумеешь не видеть в солдатах людей. Я так не умел.

Волков попал сюда с войны. Пожалуй, что с более жестокой и кровавой, нежели та, на которой был я. И разве не заслужил он жизни, и больше того – жизни мирной?

– У тебя свои секреты, командир, у меня свои. Поверь, для меня они важны не менее, чем для тебя твои. – Ловкач продолжал разговор, мало обращая внимания на то, что я его фактически не слушаю.

Теперь, по прошествии стольких дней, я четко мог сказать, что мое прошлое осталось в другом мире. Мои убеждения частью стерлись в пыль, а частью неузнаваемо изменились.

Во что я верил сейчас? Ну, уж точно не в белое братство и единение Европы. Виновен ли в том случай, поставивший меня и немцев по разные стороны фронта? Нет. Совершенно точно – нет.

Причиной было то, что я видел своими глазами и испытал на собственной шкуре. Фашизм в нынешнем исполнении нес рабство русским, и одно это уже заставляло меня быть его противником.

Я не раскаивался. Все, что я прошел, что я делал в своей жизни, было продиктовано лишь моими личными убеждениями. Изменились они – изменился и я.

Парня жаль. Он так и не вернулся с войны. Перескочив с одной на другую, не смог, не сумел выжить.

А мне повезло. Вернувшись с гор, я воевал в Столице. Ни на минуту, ни на секунду не прекращал собственного сопротивления. Попав сюда, я снова не изменил себе и был жив до сих пор. Наверное, этим следовало бы гордиться, но поводов для радости это не доставляло. Я не мог не видеть определенного сходства в наших судьбах. И без всякого позерства могу сказать, что какая-то часть меня умерла с Волковым.

Я не справился с очередным вызовом. И черт бы с ним, будь ставкой в этой игре всего лишь какие-то материальные ценности или нечто подобное. Но я не справился, и расплатой стала жизнь человека, небезразличного мне.

Подобное повторится. В этом я не сомневался. Неоднократно мне приходилось терять бойцов, друзей и товарищей. Это больно. Словно часть тебя уничтожают, заставляя черстветь и грубеть. Но это не избавляет от страданий полностью. Никогда.

– Теперь все по-другому, командир. Убедился я в тебе. Могу тебе верить, – вырвал меня из размышлений голос Ловкача. Уголовник требовательно и как-то доверительно заглядывал мне в глаза. Судя по всему, до того он произнес внушительный пассаж, который должен был меня удивить и разжалобить.

– Ты не получишь ствол, Ловкач. – Я покачал головой.

Илюхин, сидящий напротив, фыркнул. Расположившийся рядом с ним уголовник, внимательно следящий за разговором, неприязненно покосился на лейтенанта:

– Весело, глазастый?

Повернувшись к нему вполоборота, Илюхин поправил автомат, едва ли не ткнув его зэку в бок:

– Весело.

Лебеди

Другие

Йозеф Книппель, сложив руки за спиной, медленно вышагивал у окна. Терехов и Свиридов, ставшие с недавних пор практически неразлучной парой, молча наблюдали за немцем. Разговор, который затеял Книппель, заходил в тупик.

– Этот мальчишка должен быть передан нам. – Йозеф, резко повернувшись, уставился на капитана. – Никаких других вариантов, понимаете? Это требование! Он нанес оскорбление и должен за это ответить.

Терехов, скрестив руки на груди, демонстративно смотрел в сторону. Свиридов, напряженно размышляя о чем-то, потирал ладонью подбородок.

– Вы оттягиваете решение. Ни к чему хорошему это не приведет!

– Никого он не оскорблял, черт побери! – не выдержав, возразил Свиридов. – Парню просто прострелили ногу, Йозеф!

– Он ударил немца. – Книппель возмущенно ткнул пальцем в лейтенанта.

– Мы убили чертову уйму немцев, Йозеф! – Свиридов не принял столь смешного, на его взгляд, аргумента.