По ту сторону изгороди

– Посмотри на меня.

Антон поднял глаза, на мгновение их взгляды пересеклись. Но вскоре Антон снова опустил глаза.

– Эх, братец. Учить тебя и учить. Ладно, пошли дальше.

Еще минут пять они пробирались через плотно насаженные стволы. Антон отбивался от комаров и внимательно исследовал почву прежде чем ступить. Он не хотел остаться без ноги или умереть от укуса змеи.

Первой вещью, попавшейся на пути, были красные шорты, намотанные на ствол сломанного камыша, словно ткань на факеле.

– Это предупреждение, – сказал Сашка.

Антон тяжело сглотнул. А Сашка продолжил говорить:

– Если хочешь жить, это последний шанс развернуться. Дальше ждет погибель.

Сашка усмехнулся:

– Мы ведь не струсим, братец?

– Нет, – выдавил Антон. Хотя сказать он хотел другое, вернее хотел до тех пор, пока Сашка не задал столь провокационный вопрос. Он бы предложил остановиться и не ходить дальше, черт с этой футболкой, плевать даже, что получит от тети Тани, ведь главное остаться живым.

– Хорошо, так я и думал, – сказал Сашка, сделал шаг, наклонился и поднял маленькую варежку, поросшую тиной и с прищуром сказал, – а она все ближе.

Дальше попадалось больше одежды и обуви, раскиданной по земле или свисающей с камышей. Были шорты и футболки, кроссовки и сандалии, даже встретилась зимняя шапка из собаки, одиноко лежащая на зеленом кирпиче.

– Твой нож убьет её? – спросил Антон.

– Оружие тут не поможет. Думаешь за сто лет не нашлось смельчаков, пытающихся убить кикимору?

– Зачем тогда туда идем мы? Как мы с ней справимся?

– А нам это ненужно. Мы заберем твою футболку и убежим.

Почва становилась вязкой, все сложней вытаскивать ногу из топи. Следов не оставалось, ямки быстро заполнялись водой и заползали тиной.

– Если мы пропадем, нас не найдут, – с испугом в голосе проговорил Антон.

– Я никому не нужен, меня даже искать не будут. А тебя?

Антон услышал в вопросе нотки сарказма. Да, Сашка над ним посмеивался, он задал вопрос, на который прекрасно знал ответ. Никому Антон не нужен. Его, конечно, поищут несколько дней, а может только пару часов, а затем объявят официально пропавшим, спишут на психическое заболевание и забудут. Тогда у Насти появится вторая комната, в которой она сможет хранить косметику. Дядя Миша купит ей обещанное большое зеркало, поставит его в комнату Антона, а его вещи, вместе с кроватью вынесут на помойку. Может тогда и кровать деда выбросят.

– Стоп! – скомандовал Сашка. – Слышишь?

Антон прислушался. Комары все еще пищали, но даже они не смогли заглушить нежное женское пение. До слуха доносились мелодичные слова:

«Милый мальчик, проходи, будешь другом мне в ненастье,»

Антон затаил дыхание, вслушиваясь в слова. В голове вдруг появилось приятное покалывание, сначала в области лба, а вскоре и на затылке. Пение продолжалось:

«Я хочу тебя спасти от издевок и насмешек.»

Антон не заметил, как перестал слышать и различать какие-то другие звуки, кроме женского голоса. Исчезли писки комаров и шуршание макушек камыша. Приятный голос вливался в уши, словно мед в рот, теплый, приятный и сладкий:

«Раздевайся поскорей, сбрось оковы словно гири,»

Он уже не шел, вообще не двигался, стоял посреди островка, заросшего камышами и слушал мягкий голос, а по шее растекалась приятная волна, словно по коже водили пуховым пером.

«Я иду к тебе сквозь тени, сквозь года и сквозь миры,»

Он очутился посреди ромашкового поля, над головой голубое небо, а напротив стоял белый щенок с черным носом. Антон знал, что щенка зовут «Лейла», он сам так назвал.

«Будь же милый верным мне, будь послушным и безвольным.»

На лице появляется безмятежная улыбка, приятные фантазии заполонили мысли, вытесняли опасения и тревоги.

«Раздевайся поскорей, я иду, встречай меня!»

Последние слова сказаны громко, с злостью. Щенок неожиданно превратился в Настю. У нее в руке палка, она угрожающе размахивает ей перед лицом Антона, открывает рот и высовывает длинный, раздвоенный язык. Кричит, но вместо слов слышно только шипение.

Антона словно кипятком окатили. Он вышел из гипнотического состояния, часто заморгал, не понимая почему стоит в зарослях камыша, вместо ромашкового поля.

Запах корицы стал таким сильным и отчетливым, что затмевал даже смрад ила. Во рту было сладко, словно после съеденной конфеты.

Песня повторялась сначала, снова и снова, как заклинившая пленка в магнитофоне, как повторяющееся изо дня в день тарахтения жигуля под окном, как похожие друг-на-друга дни Антона.