По страницам "Войны и мира"

ни невыспавшихся, тусклых глаз, ни притворно глубокомысленного вида: круглые, твердые, ястреби-

ные глаза восторженно и несколько презрительно смотрели вперед...»

Если воля отдельного человека ничего не решает, то зачем Багратион, проговорив: «С богом!»

и «слегка размахивая руками, неловким шагом кавалериста, как бы трудясь, пошел вперед по неров-

ному полю» — и потом, оглянувшись, закричал: «Ура!»?

Затем, что этим он подал сигнал к атаке: «Обгоняя князя Багратиона и друг друга, нестройно,

но веселою и оживленною толпой побежали наши под гору за расстроенными французами».

Князь Андрей, испытывая большое счастье, шел рядом с Багратионом, следом шли другие офи-

церы и солдаты, началась атака русских, и воля крепкого человека с темным лицом и ястребиными

глазами стала волей истории.

13. МУЖЕСТВО

В первой же главе — точнее, в первой же фразе о войне 1805 года Толстой вполне отчетливо

дал понять, что война эта не нужна ни австрийскому, ни русскому народу и тем отличается от буду-

щей Отечественной войны 1812 года.

В учебнике истории мы читаем, что такие войны называются несправедливыми, в отличие от

справедливых войн, когда народ встает на защиту своей Родины.

Так почему же тогда нам все-таки важно знать, что и в этой войне наши предки с честью вы-

держали натиск французов, и горько нам будет читать о позоре Аустерлица, и мы так радуемся,

узнав о мужестве русских солдат, признанном самим Наполеоном?

По многим причинам, и одна из них — та, что война 1805 года оказалась подготовкой, про-

веркой перед другой войной, когда речь шла о судьбе нашей страны. И еще потому, что существует

понятие долга; оно может быть недоступно Жеркову, но его знает Долохов, не говоря уж о князе

Андрее и Денисове, и Багратионе, и тысячах людей, пришедших к Шенграбену с сознанием, что их

долг — сражаться с французами на австрийской земле, поскольку они — солдаты и офицеры госу-

дарства, вступившего в войну с Наполеоном.

И наконец, потому, что война 1805 года оказалась очень важным событием в жизни героев ро-

мана; каждый из них придет на этой войне к выводам, важным, казалось бы, только для него — но

эти выводы важны и для Толстого, и для нас. Особенно это заметно, если задуматься о поведении Ни-

колая Ростова.

Первым «делом» Ростова была переправа через Энс, где он хотел одного: показать всем, и в

особенности полковому командиру, которого он еще вчера собирался вызвать на дуэль из-за исто-

рии с Теляниным, — показать всем свою храбрость. Он боялся только отстать от солдат, быть незаме-

ченным, не б р о с и т ь с я в г л а з а своей храбростью. Опасности он еще не чувствовал, не пони-

мал, бежал посреди моста и добился этим только сердитого окрика полкового командира.

Но потом, когда вокруг стали падать люди, а «рубить (как он всегда воображал себе сраже-

ние) было некого», Ростов вдруг увидел кровь и услышал стоны, и понял, что его тоже могут убить,

и взмолился: «Господи боже! Тот, кто там, в этом небе, спаси, прости и защити меня!»

Ему стало нестерпимо стыдно. «Все кончилось; но я трус, да, я трус», — подумал Ростов.

Нет, он не трус — уже потому, что б о и т с я б ы т ь т р у с о м и стыдится своего страха, и хочет

преодолеть его. Денисов и остальные понимают «то чувство, которое испытал в первый раз необстре-

лянный юнкер», — каждый из них когда-то испытал то же самое...

В бою под Шенграбеном Ростов сначала чувствует уже знакомое ему напряженно-счастливое

оживление, ему не терпится, он бросается вперед, ему становится все веселее и веселее...

«Ох, как я рубану его», — думал Ростов. — «Ну, попадись теперь кто бы ни был...»

Но вот началась атака — лошадь под ним убита, и все солдаты уже впереди, а он один стоит

посреди поля, рука его неподвижно повисла, навстречу ему бегут люди. «Они мне помогут!» — ду-

мает он и вдруг узнает в них французов.

Вот здесь в Ростове просыпается ужас. То, что он думает в эти страшные минуты, очень понят-

но: «Кто они? Зачем они бегут? Неужели ко мне? Неужели ко мне они бегут? И за чем? Убить меня?

Меня, кого так любят все?» (Курсив Толстого.)

«Он схватил пистолет и, вместо того чтобы стрелять из него, бросил им в француза и побежал

к кустам что было силы. Не с тем чувством сомнения и борьбы, с каким он ходил на Энский мост,

бежал он, а с чувством зайца, убегающего от собак. Одно нераздельное чувство страха за свою

молодую, счастливую жизнь владело всем его существом».

27

Так что же, на самом деле, он трус, хуже которого нет? Может быть, именно Николай Ро-

стов, «с чувством зайца, убегающего от собак», несущийся к кустам, точнее всего покажет нам, что

мужество не просто, что нельзя судить о человеке сплеча, с размаху... Мы увидим в следующих

главах, как он станет храбрым офицером. Не сразу рождается мужество, и та простая схема, по

которой хотел жить Ростов: беги, руби, весело, вперед, я не дипломат; ох, и рубану — эта про-

стая схема неосуществима.

Потому что у человека и в самом деле одна жизнь; ему очень жаль расставаться с ней, и чув-

ство самосохранения, свойственное всему живому, сильно в каждом человеке. Так естественны мысли